Елена Глинская. Власть и любовь. Книга 1 - Александр Михайлович Козлов

зашел в питейный дом. Ее кожа, тронутая бледным неверным светом, казалась выточенной из тончайшего фарфора. Плечи юной красавицы укрывал длинный, по щиколотку, шелковый плат, скрывавший лишь часть ее обнаженной груди, оставляя на виду тонкую ключицу и нежную линию плеча.

Когда князь вошел, она обернулась к нему.

— Заждалась тебя, господин мой, — ее голос, наполненный тайнами и мимолетными удовольствиями, звучал хрипловато. Играя с тонкой серебряной цепочкой на шее, она кокетливо улыбалась одними уголками губ, а в карих глазах отражалась сложная смесь покорности и вызова, цинизма и какой-то робкой, почти несбыточной надежды.

Телепнев-Оболенский молча снял с плеч тяжелую епанчу и с глухим стуком бросил ее на пол, словно избавляясь от части своей личности. Его движения были резкими, выдавая скрытое, тщательно подавляемое напряжение. Он ощущал себя загнанным зверем, уставшим от бесконечной охоты и постоянной необходимости демонстрировать свою силу.

Подойдя ближе, он остановился напротив девицы, сверля ее взглядом. Его глаза, обычно холодные и расчетливые, сейчас горели каким-то странным, болезненным огнем.

— Я заплачу больше, — прошептал князь, глядя ей прямо в глаза, — коли сможешь хоть на час заставить меня позабыть, кто я есть.

Он ждал ответа, какого-то возражения, может быть, даже отказа. Он, князь, привыкший к беспрекословному повиновению, почти желал, чтобы она воспротивилась. Но девица лишь усмехнулась, и в ее взгляде мелькнуло понимание, словно она давным-давно разгадала все его тайны.

— Желаешь позабыть, кто ты есть? Сие, господин мой, дорогого стоит, — ответила юная красавица, и в голосе ее прозвучала едва уловимая ирония, — но мне ведомо, как утешить тебя, доверься мне.

Она знала, что такие господа, как он, приходили сюда не только ради удовольствия. Им необходимо нечто большее — временное убежище от самих себя, от груза власти и ответственности, от постоянной борьбы за место под солнцем. Они приходили сюда, чтобы хотя бы на мгновение забыть о своих титулах и богатствах, о долгах и обязательствах, утопить свою усталость и тоску в нежных объятиях.

Прелестница подошла к нему вплотную, и князь ощутил на себе ее взгляд, пронизывающий, как лезвие клинка. Она не прикасалась к нему, но князь чувствовал ее присутствие каждой клеточкой своего тела. В тишине комнаты отчетливо слышалось его тяжелое дыхание и ее ровное, спокойное. Она как будто изучала его, выискивала уязвимые точки, нажав на которые, можно вызвать желаемую реакцию. Потом протянула руку и коснулась его щеки. Ее прикосновение было легким, почти неощутимым, но словно обожгло его. Князь вздрогнул и невольно отшатнулся. Красавица усмехнулась, и в ее глазах мелькнула искра торжества: теперь он точно попался в ее сети!

— Не трепещи, господин, — прошептала юная обольстительница, и голос ее прозвучал мелодично и успокаивающе. — Здесь нет ни князей, ни долгов, а есть токмо ты и я. И сия ночь!

Она сбросила с себя платок и встряхнула головой; темные, густые волосы тяжелыми волнами рассыпались по ее хрупким плечам; хрупкие руки обвили его шею, а губы жаркой влагой коснулись его губ.

И князь Телепнев-Оболенский отпустил вожжи, что так крепко держал в своих руках. Он, привыкший плести паутину интриг, растворился в этой сложной гамме ощущений. Сейчас он просто был мужчиной, измученным бременем власти, отчаянно ищущим утешения в объятиях продажной любви.

Князь схватил ее за руку, грубо притянул к себе. В этом движении не было ни капли нежности, только отчаянная жажда близости, желание утопить свою усталость в объятиях юной красавицы. Ее губы, накрашенные яркой киноварью, оказались мягкими и податливыми, будто спелые ягоды, только что сорванные с куста. Запах ее кожи дурманил разум — терпкое сочетание мускуса и увядших роз, аромат греха и цветущей молодости.

Он впился в ее губы жадным поцелуем. Поцелуй был грубым, почти жестоким. Князь терзал ее губы, будто хотел вырвать из них тайну, разгадку, способную облегчить его душу. Девица громко стонала и отвечала на поцелуй со знанием дела и опытной нежностью, но без искры истинного чувства: ее тело, податливое и гибкое, служило инструментом, призванным ублажить его и на время облегчить страдания.

Спустя некоторое время князь, тяжело дыша, отстранился и посмотрел в глаза девицы. В них он не увидел ни любви, ни сочувствия, лишь холодный расчет и ожидание награды. Этот взгляд внезапно охладил его и вернул к реальности. Он вновь ощутил себя князем Телепневым-Оболенским, плетущим интриги и стремящимся к власти, а она — случайная птичка, выпорхнувшая навстречу его мимолетному увлечению, как короткий, но приятный эпизод в жизни.

Внезапно его охватило отвращение к самому себе, к ней и к этой жалкой попытке забыться. Он отпустил ее и отвернулся к окну. За мутным стеклом, в ночной мгле, мерцали огни Москвы — символы его власти и проклятия. Князь снова почувствовал бремя ответственности, груз принятых решений и тяжесть совершенных злодеяний. Великая княгиня ждала его, бояре плели интриги, а великокняжеский престол ускользал из рук.

Девица прижалась своей теплой грудью к его спине, и ее рука нежно скользнула к его бедрам, но князь встал с постели.

— Я сотворила что-то не так? — юная красавица притворно надула губки.

Телепнев-Оболенский повернулся к ней и увидел в ее глазах пляшущие огоньки нескрываемой жадности. Он бросил на стол несколько серебряных монет и вышел из комнаты, унося с собой горький привкус разочарования.

Глава 21

Князь Глинский загрустил,

Супостатов раскусил.

Бельские да Шуйские злые,

Планы строят роковые!

Как улики с них стащить

И Елене сообщить?

— Не пристало тебе, друг мой, так опростоволоситься.

Князь Михаил Глинский смотрел на «палача» сумрачным взглядом, в котором читалось глубокое разочарование. Весь день он жил в предвкушении важного донесения, делами занимался спустя рукава, еле дождался, когда смог допустить к себе доносчика. А тот явился с пустыми руками: не принес ни крупицы полезной информации.

— Виноват, господин, — бормотал шпион, пряча глаза, чтобы не ослепнуть от горящего гневом взгляда думного боярина. — Токмо ничего не мог поделать, клянусь: ни подойти поближе, дабы послушать, ни через стену снаружи тоже никак — глухая, аки доска гробовая.

Князь Михаил Глинский, не отрывая пристального взгляда от дрожащего доносчика, медленно поднялся из-за стола. Его массивная фигура, казалось, заполнила собой все небольшое помещение.

— Стало быть, глаголишь, стена глухая? — процедил он сквозь стиснутые зубы. — А может, сия твоя башка глуха, коли не смог лазейку отыскать?

Шпион втянул голову в плечи, чувствуя, как по спине стекает холодный пот. Он знал — один неверный ответ, и его