Вологодское разорение - Александр Владимирович Быков

С таким обозом за день и до реки Комелы не дойти, а бросать казакам ничего не хочется, ведь добыча, или, как говорят станичники, «зипуны», была их главной наградой в этой войне.

Эх, если бы пришел воевода Одоевский с ратниками, отбил бы обоз и пленников! Но нет князя Ивана, сидит в Шуйском городке и от страха сам не свой!

На берегу реки Вологды в траве спал работник Тимоша. Хмельной сон долгий и тяжелый. Он не слышал, как начался погром, как мимо пронеслась казачья лава, сметая все на своем пути, и только ближе к полудню смог открыть тяжелые с похмелья очи.

– Ярило всемогущий, что это? – он всегда в минуту опасности обращался к небесному владыке.

Тимоша огляделся вокруг. Повсюду следы погрома, вдалеке горит церковная колокольня. Пламя на шатровом завершении видно издалека.

– Неужели прогневался владыка небесный и наслал свою кару на город? Что-то там об этом Феклуша говорила, со слов своего старца. Накаркал старый!

Тимоша поднялся и осторожно пошел к городской стене. Кругом были убитые люди: мужики, бабы, дети.

– Мертвые лежат, много, откуда же беда пришла? Это навьи, духи мертвых, напали на Вологду!

Мимо пронеслась казачья станица. Тимоша едва успел присесть за укрытие.

– Черкасы! Так вот кому надо было открыть ворота! Вот незадача. Я через целовальника едва не оскоромился[59]. Отвело! Но кто-то же нашелся подлый, отворил ворота, неужели сам Щелкунов сподобился?

Тимоша посмотрел на небо, и ему показалось, что клубы дыма и облака напоминают фигуру огромного старца.

– Бог, дающий милость свою людям, ты велик, подскажи, что мне делать, куда идти?

Подул ветер, откуда-то принесло обожженную атласную девичью ленту.

– Феклуша, радость моя, где ты?

Тимоша было направился в сторону Соколовых, но не прошел и пяти сажен, как мимо него просвистела стрела. Кто-то из казаков, увидев живого, пустил на удачу смертоносное жало. Тимоша упал в траву, словно мертвый, отполз в кусты и там пролежал до вечера.

Перед ним проходили картины погрома: горели дома, казаки складывали в торбы награбленное; сначала брали все, потом лучшее, а в конце только деньги и драгоценности – в случае опасности все это казак мог увезти на коне. Менее ценные вещи отправляли в обоз.

Мимо Тимоши провели на веревке связанных вологодских девок. Они были полуодеты, в одних исподках. Парень увидел в глазах невольниц такой ужас, что сердце его заколотилось, как на медвежьей охоте, когда против зверя мужик выходит с рогатиной и ножом, не зная, будет ли ему удача.

«А если Феклушу тоже в полон уведут? – подумал он. – Я умру от горя тогда или руки на себя наложу. Нет, что я такое говорю, надо ее спасать! Чуть стемнает, пойду к соколовскому двору, может быть, жив кто…»

Поздним вечером Тимоша добрался до двора Соколовых. Приди он на полчаса раньше, увидел бы Феклушу, которая, переждав набег, собиралась к Галактиону. Но пути их разошлись.

– Есть кто живой?

Никого.

Во дворе он наткнулся на убитого работника из кузни и обезглавленное тело в богатой одежде. «Кафтан-то не иначе подьячего?» – Тимоша еще раз оглядел двор, но голову Лариона не нашел.

– Вот тебе и чернильная душа, не струсил. Принял смерть в бою, как ратник.

А что он здесь делал, неужели к Феклуше приходил? Может, спасал ее и смерть свою тут нашел – не простую, геройскую. Что уж говорить, славный был молодец Ларион, пухом ему земля.

Тимоша вырыл неглубокую яму и присыпал тела Лариона и работника землей.

«Теперь мой черед показать, что это значит – любить пуще жизни!» – подумал парень.

С рассветом он осторожно направился на Нижний посад, где еще сохранялись целые дома, – искать Феклушу.

Тщетно, никого не нашел. Вечером его осенило: надо идти к старцу, может быть, Феклуша у него. Немного не дойдя до Содемы, парень увидел пожар. Горела келья Галактиона.

Ну все, там наверняка живых нет.

Мимо прошли два казака. Они о чем-то громко говорили. Тимоша залег на землю, затаился.

– Так ему и надо, ишь, святошей прикидывается, чепи носит, гордыню смиряет.

– Ловко ты его за цепь-то подвесил.

– Да и ты не промах, отпотчевал святошу батогом, так что тот дух испустил. Будет ему теперь благодать на том свете!

Казаки расхохотались.

«Это они о старце говорили, – решил Тимоша, – значит, не жив он».

И вдруг на земле прямо перед собой увидел в траве берестяной крин, тот самый, что подарил Феклуше. Цветок лежал на дороге, как будто кто-то обронил его.

– Феклуша! Где ты?

Тимоша искал взглядом следы девушки, пытался понять, куда она могла уйти. Тщетно.

– Паря, ты кого ищешь?

Откуда-то из кустов вылез выпивоха Ермилка. Он счастливо избежал смерти в первый день погрома и теперь, пользуясь темнотой, вышел посмотреть, что делают супостаты.

– Феклушу ищу, девку сенную у Соколовых. Вот ее цветок, обронила, значит, где-то тут, – ответил ему Тимоша.

– Не трать время: всех, кто женска пола, повязали и отвели к губной избе. Я слышал, казаки девок в Крым продавать будут, татарам.

– Не бывать тому! – Тимоша покрутил головой. Он был вне себя от ярости.

– А что ты, паря, сделать можешь? У них войско, сабли и пики, а у тебя только крин берестовый в руке. Смирись, паря, даст бог, другую девку найдешь, а эта, судя по всему, пропала.

– Закрой рот, шпынок турецкий! – Тимоша не ожидал от себя такой грубости. – Я спасу ее. И всех полонянок вместе с ней спасу.

– Нашему теляти да волка поймати? – недоверчиво заметил Ермилка.

Он проводил взглядом парня, который поспешил из города по Московской дороге в сторону Комельского леса.

Всю ночь, не опасаясь дикого зверя и лихого человека, торопился Тимоша в родную деревню. Наутро, когда рассвело, показались родные места, озеро и вытекающая из него речка Комела. По ней и называли всю округу Комельским лесом. Места здесь были глухие, хоть и до города недалече. Народ, населявший деревни по реке и вокруг озера, молился древним богам, требы клал деревянным идолам как воплощению божеств земли, воды, неба и всего сущего.

– Батюшка, помоги горю моему! – бухнулся Тимоша в ноги отцу. – Супостаты полонили зазнобу мою Феклушу и хотят весь полон бусурманам продать.

– Слышал я про набег, это им наказание божье за попранную веру дедов наших.

– Я тоже так думал по первости, – ответил Тимоша, – но разве невинная дева достойна гнева