Вологодское разорение - Александр Владимирович Быков

– Такие, да не не такие, – упрямо ответил отец. – Вера – она превыше всего, вера человека ведет. Если правильная – то обязательно выведет, а если нет, то погубит. Я мыслю, что ты это и сам понимаешь.

– А у казаков какая вера? Никакой, хоть и носят кресты православные. Ляхи – те понятно, у них вера своя, но эти – хуже татей-душегубцев. Разве ж можно единоверцев татарам продавать, аки скот!

– Казаки, говоришь? – Отец Тимоши насупился. – Эти, известное дело, – злочинцы, им все едино, грабят невинных без разбору. Таких надобно самих бить без пощады.

– Так и я о том же! Поднимай мужиков, устроим засаду на дороге, отобьем полон!

– Ишь ты какой, пойдут-то мужики на верную смерть за чужую веру!

– Так что же мне делать? Там в полоне Феклуша, а я, тятя, ее больше жизни люблю.

– Срам-то какой, она же распятому мертвецу молится!

– Нет, тятя, у них, православных, богов несколько: отец, сын и святой дух.

– А кто же тогда Христос?

– Он – сын Божий, которого распяли злодеи за правду.

– Да?

– Он всем убогим защита.

– Да ты, я гляжу, скоро крест наденешь и в церкву молиться пойдешь, как и твоя Феклуша.

– Не пойду и ей глаза открою на нашу веру, она поймет. Наша вера против их куда как сподручнее.

– Верно говоришь, – подобрел отец. – Она, ну Феклуша эта, тебя привечает?

– В том-то и дело, что нет: кто я ей – работник в лавке, три алтына в калите, вот и все богатство.

– Я тебя отпустил в город уму-разуму учиться, а не по девкам страдать, – снова нахмурил брови отец. – Подрастешь – возьмешь первую красавицу из наших, нарожает она тебе сынков и дочек на радость всем, передашь им нашу веру и мудрость, как я тебе передаю.

– Не надобно мне ничего этого, я Феклушу люблю пуще жизни. Не хочешь помочь, не надо, я сам пойду и погибну за нее, а вы оставайтесь со своей верой и живите дальше, как совесть велит.

– Не гневи богов, сын, – сурово сказал Тимоше отец, – нечто я не понимаю? Я с тобой пойду, у супостатов одна дорога – мимо Комельского леса не пройдут. Там мы их и встретим. Будет нам удача – вызволим твою Феклушу, не будет – падем во славу Перуна. Помни, что при рождении имя твое было Световид, воин света.

– А Тимоша откуда взялся?

– Тимошей же нарекли тебя для всех, чтобы в городе сподручнее жить было. Первородное твое имя знаю только я. У человека в жизни несколько имен, каждому времени свое имя.

«И то правда, – подумал Тимоша, – у монахов тоже по два имени, мирское и иноческое. Одно для жизни, другое для веры. Вот и он для веры никакой не Тимоша, а Воин Света. С таким именем надо совершать подвиги!

– А если спасем Феклушу, дозволишь на ней жениться? – вдруг спросил Тимоша-Световид отца.

– Ишь ты, жениться на православной! Возьми ее и так, Боги дозволяют.

– Я по правде хочу, но веру она вряд ли переменит, истовая. Так что не знаю.

Тимоша опустил голову.

– Медведь еще не убит, а ты шкуру делишь! – сердито сказал сыну отец. – Иди в кузню, надо припас боевой готовить.

Глава 14

Польско-казацкий отряд покинул Вологду на третий день погрома. Теперь им нужно было добраться до своих, разделить награбленное имущество и продать пленных. А уж потом – гуляй не хочу!

Обратный путь куда опаснее, чем само нападение на город. Вместе с обозом и пленными отряд потерял быстроту передвижения. Впереди был Ярославль с враждебным Ополчением, и атаман Баловень советовал польскому пану уходить лесами на Галич.

К вечеру отряд смог добраться до реки Комелы, что в двадцати верстах от Вологды. На поляне, неподалеку от проезжей дороги, они расположились на отдых.

Когда сумерки опустились на лагерь, казаки по привычке принялись бражничать, благо вин с собой было захвачено немало. Поляки были недовольны гулящей братией, но их всего два десятка, а значит, за казаками сила и ничего им поперек не скажешь – вольница!

Разожгли костры. Отсветы пламени освещали ближайшие деревья, а дальше – черная ночь. Кто там в ночи? Что за тени мелькают на опушке, непонятно. Страх уходит, если выпить чарку-другую вина, а если еще – то сам черт не брат казаку!

– Эх, пан-атаман, славно мы погуляли на Вологде, добрый ясак везем домой. Татары-то, поди, заждались полонянок. Продадим, и с барышей гулять! – донеслось из толпы захмелевших казаков.

– Рано еще барыши делить, вот пройдем ярославские пределы – будет на душе спокойнее. Здесь места глухие, не ровен час встретим не того, кого надо, – ответил Баловень.

– Нечего страшиться, я и по Волге «за зипунами» хаживал, и в Персии, и в Польше бывал – везде нас, казаков, боятся: самого духа казачьего, крика, свиста, удали нашей.

– С Ополчением князя Пожарского встречаться охоты нет, – возразил казаку кто-то из товарищей. – Мужики там злые, разговаривать долго не будут, порубят в капусту, а кого в плен возьмут: после пытки, когда обо всем дознаются, вздернут – и весь разговор. Не любят там наших станичников.

В разговор снова вступил атаман Баловень:

– Хватит брехать, неровен час накличете беду. Я в себя верю! Воевода Долгоруков уж какой воин был знатный, а и то я его перехитрил, не спасли Вологду ни стены, ни башни. Жаль только, что в монастырь в гости не успели, затворились иноки. Ну да ладно, вдругорядь и к ним придем, не последний день гуляем.

К полуночи большинство станичников перепились и легли спать прямо у костров. Пленников держали тут же, между огнями, среди подвод. Бежать им некуда: в лесу дикие звери. Вон как страшно кричат в темноте невидимые лесные жители.

На опушке хрустнули ветки. Стража подняла головы. Лось! Огромный лесной бык, потревоженный огнями, шел напролом по кромке поляны. В сентябре у них гон, в это время быки храбры и могут двинуть прямо на людей, не испугавшись огня. Но этот пробежал мимо, только березки в руку толщиной под копытами разметались по сторонам. Недаром охотники знают такое слово «лосаться».

Следом за лосями часто ходят волки. Их и так на Руси за годы Смуты неисчислимо размножилось, а тут еще осень, время собираться в стаи. Так что бежать пленникам – значит, искать себе верную погибель.

Ночью лес полон звуков, и если не знать, кто кричит, то можно