Уцелевшая. Она не пала духом, когда война забрала всё - Адива Гефен

доме: звону бокалов, грохоту столовых приборов, звуку стула, который волочили по полу, молитвам людей. С улицы до них доносилось пение молодежи, гоготанье гусей, а издалека – крики крестьян, загонявших скот в амбары, ржание лошадей, лай собак, голоса женщин, зовущих детей домой с улицы и скрежет колес деревенских телег по дорожному гравию.

Они хорошо знали деревенскую жизнь. До недавнего времени они сами ею жили.

Только когда вся деревня засыпала и в каждом доме гасли огни, к ним приходил хозяин. Он распахивал пальто и доставал буханку хлеба, половину кочана капусты, несколько морковок и половинку яблока, и каждый раз обещал, что на следующий день принесет что-нибудь посытней.

– Вы должны пообещать мне, что будете сидеть очень тихо. Все здесь внимательно следят друг за другом – если кто-нибудь узнает, что я прячу евреев, они немедленно позовут немцев.

Они согласились с ним, но решили, что ночью, в темноте, могут ненадолго выйти из своего укрытия, размять конечности – немного походить, но не отходить далеко от входа в амбар.

– Вы должны понимать, в деревне всегда найдется какая-нибудь черная душа, – объяснил хозяин. – Если они заподозрят, что вы здесь… в опасности будете не только вы, но и вся моя семья.

Авраам хорошо знал, что, если, не дай Бог, немцы их найдут, Якоб и вся его семья будут убиты. Так немцы заявили, и так они и делали.

Авраам пожал ему руку и пообещал, что они будут соблюдать все меры предосторожности, о которых договорились.

– Ты хороший человек, Якоб, – сказала ему Шурка.

– Как бы я хотел сделать для тебя больше, – вздохнул крестьянин. – Твой отец, Авраам, был другом моего отца. Он научил меня ездить верхом. Мне больно думать о том, что немцы делают с тобой и с твоим народом.

– А твой отец однажды дал мне попробовать пива, и я помню, что у меня закружилась голова, и я не понимал, что происходит, – рассмеялся Авраам.

Якоб погладил Ирену по голове.

– Сколько тебе лет?

– Почти пять, – ответила девочка.

– Завтра я принесу тебе старое пальто моей дочери. Оно ей больше не нужно, а твое… – сказал он и добавил, обращаясь к Шурке: – Надеюсь, жена не заметит. Ты, наверное, понимаешь, она волнуется, боится.

– Понятно. Сейчас всем страшно.

– Я бы хотел сделать для вас больше.

– Ты делаешь для нас более чем достаточно, – успокоила его Шурка.

– Поскольку я редко буду сюда заглядывать, то скажите сразу, что еще вам нужно.

– Если вам удастся раздобыть пару обуви для девочки, у нее так быстро растут ноги… – сказала Шурка.

Якоб снял с ноги Ирены мерку пальцами и пообещал принести и обувь.

Девять недель и пять дней Авраам, Шурка и Ирена прятались в большом амбаре на ферме Якоба. Они научились жить в полной тишине, передвигаться по своему укрытию, не скрипя ни единой половицей, говорить без слов и понимать друг друга, не произнося ни звука.

– Я совсем забыла, как звучит смех, – сказала Шурка, и Авраам пообещал ей, что они снова будут смеяться.

Они не смели и плакать. Только когда наступала ночь, словно призраки, вернувшиеся из страны мертвых, они немного двигались, шептали друг другу слова утешения и ели то немногое, что приносил им Якоб. Но даже еда была не всегда. Иногда проходило два дня, а ничего съедобного так и не появлялось. Может быть, Якоб видел немцев поблизости. Может быть, кто-то из его соседей начал задавать вопросы. Они не могли даже выйти и посмотреть, что происходит. Они могли только тихо ждать.

Девять недель Шурке и Аврааму приходилось как-то занимать Ирену. Они учили ее распознавать звук колокольчиков овец, щебетание птиц и различные запахи. Они учили ее математике. Шурка раскладывала перед ней стебли соломы, складывала и вычитала, и все это без единого слова. Они научились общаться взглядами.

Шествия муравьев завораживали Ирену в те долгие часы, когда ей приходилось молчать, и они стали ее лучшими друзьями. Она наблюдала за их прибытием каждое утро, следовала за ними, расставляла семена на их пути и давала им имена.

«Этот коричневый – Мирош, хромой – Вальде, а Стефания – та, которая вечно спешит. Как у вас дела сегодня утром, мои маленькие муравьи? Куда вы торопитесь?» – спросила она их молча.

Под покровом ночи Ирена сидела на коленях у Шурки, а та рассказывала ей истории и читала ей наизусть стихотворения еврейской поэтессы Кади Молодовской, которые она помнила из своего детства. Там были стихотворения об олене, о синем зонтике, о пальто Переца Лутца, занимательные истории об Иерусалиме и о золотых перьях и «Откройте пошире створки ворот, здесь цепь золотая сегодня пройдет…», и Ирена все декламировала за ней.

И так они проводили время, пока их глаза не закрывались и они не засыпали. Они учились дремать, внимательно прислушиваясь к тому, что происходит снаружи.

«Время течет совершенно по-другому, когда ты прячешься», – позже объясняла Шурка своим внукам, которые хотели узнать, как они проводили время: часы, дни и недели в тишине.

«Все было наполнено единственным смыслом: жить, пережить еще один день, еще один час. Проснуться утром и увидеть, что ты и твои близкие все еще живы и здоровы. Что мы вместе. Это было и целью, и смыслом. Что делать? Такого вопроса не возникало – просто живешь, пытаешься выжить и продолжаешь жить. И это было самое большое, что мы могли тогда сделать».

На девятой неделе Якоб пришел к ним поздно ночью. По его серому лицу они сразу поняли: что-то произошло.

Крестьянин сказал им, что немцы везут подкрепление. Армия и их проклятые псы, при содействии местного населения, ищут евреев и поляков, которые их прятали.

– Мне очень жаль, – сказал он, пряча глаза.

– И ты беспокоишься?

– Очень. Здесь есть люди, которые за бутылку водки продадут родную мать. Вчера они сожгли дома двух крестьян только потому, что прошел слух, что они прячут евреев. Они сказали, что так они проверяют, есть ли внутри евреи: от огня они выбегают, как крысы.

– Вас кто-нибудь спрашивал о нас?

– Соседи начинают что-то подозревать. Мне сказали, что кто-то в корчме болтал, что я прячу евреев в своем амбаре, что он будто видел тени, двигающиеся ночью и что благодаря мне он получит вознаграждение.

– Понятно, дайте нам несколько дней, и мы уедем, – сказал Авраам.

– Вы должны меня понять – я очень беспокоюсь за свою семью. Простите, но вам придется уехать сегодня же вечером.

Шурка поспешила заверить его:

– Не извиняйся, ты сделал для нас больше, чем мы могли