Украденное детство - Марина Викторовна Линник

– Ладно, Иннушка, не кипятись, – похлопав по плечу жену, примирительным тоном ответил Профессор. – Сейчас все исправим.

Сундучок был поднят, обтерт от пыли со всех сторон и вновь поставлен на прежнее место.

– А как и чем мы откроем его? – задала вопрос Лена, с любопытством рассматривая причудливый орнамент на крышке.

– Попробуем попытать счастье, – усмехнулся инструктор и, вытащив из ножен нож, принялся ковырять им в замке.

Через несколько секунд крышка поддалась, и он осторожно приподнял ее. Все затаили дыхание, ожидая увидеть какой-нибудь раритет. Но, к сожалению, внутри лежали лишь какие-то письма, толстая тетрадь, пара детских рубашек с нашитыми на них номерами и старая потрепанная кукла.

– Вот тебе и клад, – рассмеялся Володя, – и стоило ради этого барахла тащить сундук вниз? Не из легких ведь предметов… Ладно, кладите все обратно, сейчас верну его на место.

– Постой, постой, – пробормотала Леночка, листая пожелтевшие страницы тетради.

– Что? Нашла записи, в которых хозяин сей рухляди указал, где зарыл какую-нибудь другую ерунду?

– Хватит ерничать, – огрызнулась девушка, строго поглядев на Володю. – Уже устали от твоих насмешек.

– Тоже мне, цаца…

– Леночка, а что в тетради? – не обращая внимания на молодого разгильдяя, спросил Профессор.

– Я пока еще не поняла. По-моему, это чьи-то воспоминания… воспоминания о жизни, точнее, о детских годах. «Немцы… концлагерь… голод…» Страницы буквально пестрят этими словами.

– И была нам охота о чужой жизни знать, – фыркнул Вова, разочаровавшийся в находке.

В глубине души он надеялся найти в сундучке что-нибудь важное и ценное, что потом можно было бы продать, а на вырученные деньги отправиться покорять Эверест.

– Да-да, так и есть, – после минутной паузы продолжила Лена, пролистав еще несколько листков, – автор дневника вспоминает о своих детских годах, пришедшихся на время Второй мировой войны…

– Вот это да! – присев рядом с девушкой, выдохнула Инна Павловна. – А можно мне почитать?

– Может, тогда ты, Леночка, почитаешь вслух? – предложил Профессор. – Я бы с удовольствием послушал, если никто не против.

– Нет, нет, – заверили его товарищи, удобно расположившись за длинным столом и приготовившись слушать.

За окном сверкнула молния и громыхнуло – начиналась гроза. Туристы облегченно вздохнули. «Слава Богу, что сегодняшнюю ночь мы проведем под крышей, а не в палатках и в сырости», – промелькнуло у них в головах. В печи весело потрескивали дрова, в кружках дымился наскоро сделанный компот из яблок и ягод черной смородины, обнаруженных в саду, в комнате было тепло, сухо и уютно. Никто и не предполагал, какую страшную историю жизни ребенка, пережившего немыслимые ужасы и лишения, им придется выслушать.

– Тут вырваны первые листы, – как бы оправдываясь, произнесла Лена, – поэтому начну не с самого начала.

– Да ты читай, мы разберемся, – поддержала ее Инна Павловна, грозно поглядев на болтавшую парочку, сидевшую в дальнем конце стола. – А если кому-то неинтересно, то тот может идти спать… Да-да, это я вам, молодежь, говорю.

Молодожены, смущенно заулыбавшись, присмирели. Все обратились в слух.

«Шли мы долго, – с этого начиналась запись в дневнике. – Нас гнали в сторону Гатчины. Сестренку Варюшку мама везла на санках, поскольку совершать такой длинный переход в двухлетнем возрасте малышка самостоятельно не могла. Я шла рядом, держась за мамино пальто, боясь потеряться или отстать. Наша колонна растянулась на несколько километров. Она походила на гиган–тскую змею. К вечеру силы покинули меня, и я упала в снег.

– Доченька, доченька, вставай! – бросилась ко мне мама. – Надобно идти, Сашенька.

– Не могу, не могу, – прошептала я и залилась горькими слезами.

Мама покосилась на конвой, сопровождавший нас, и заговорила скороговоркой:

– Моя милая, моя хорошая, свет мой в окошке, вставай. Пожалуйста, прошу тебя!

– Не могу, я устала, – продолжая плакать, всхлипнула я.

– Эй! А ну, двигай вперед! Чего остановились? – услышали мы грубый окрик солдата.

Он подошел к нам и прикладом ударил маму по спине. Я испуганно вскрикнула, а Варюшка заплакала.

– Вставай, русская свинья! – взревел второй конвоир и пнул меня сапогом.

– Не трогайте моего ребенка! – закричала мама, бросившись на военного.

Тот наотмашь ударил ее по лицу.

– Молчать, дрянь! Поднимай своего звереныша и топай вперед, иначе прихлопну тут всех троих.

– Пойдем, дорогая, пойдем, – вытирая кровь из рассеченной губы, быстро произнесла мама. – Ты слышала, что сказали дяди?

– Почему они ненавидят нас? – тихо спросила я.

Разумеется, в семь лет я еще не разбиралась ни в жизни, ни в политике.

– Нас взяли в плен, Сашенька.

– Что значит «в плен»?

– То, что теперь мы не свободны. Поэтому идем туда, куда нам скажут, и делаем то, что прикажут.

– А почему?

– Потому что война. Потому что твой папа воюет против них. Они – плохие. Они захватили наши земли, убивают мирных жителей и… нас убьют, если мы сейчас не пойдем. Вставай, милая!

Она помогла мне подняться и, взяв за руку, подошла к саням.

– Мы идем…

– Ну, так топай! – хмыкнул второй конвоир, оскалившись. – Давай, давай!

Мы пошли дальше. Я то и дело косилась на солдат, боясь, что они опять ударят маму, но те шли молча, не обращая на нас внимания.

К ночи мы наконец-то дошли до Гатчины. На местном аэродроме, огородив огромную территорию колючей проволокой, немцы устроили концентрационный лагерь. За проволокой военнопленные соорудили деревянные бараки, куда и загнали истомленных дорогой людей. Условий не было никаких: люди вынуждены были ложиться прямо на студеную землю, едва прикрытую соломой. Сквозь многочисленные щели задувал безжалостный ветер. Возле самого входа стояла большая бочка, приспособленная под печку и плитку для готовки одновременно. Но разве возможно было отопить огромный барак, где хозяйничал февральский ветер?

– Мама, мне холёдно, – под утро захныкала Варя. – И я есть хосю.

– Тише, милая, тише, – принялась успокаивать ее мама. – Не то всех разбудишь. Да и ироды наши, чего доброго услышат, неприятностей не оберешься.

– Эй, слышь? – проворчала наша соседка. – Снеси-ка детей поближе к печке. Пущай пог–реются. Небось, много места не займут. Мои там тоже лежат. Правда, тяжелобольных тоже тьма, а раны у многих смердят, жуть, ну, тут выбирать не приходиться… Иди-иди, чаво ждешь?

Но едва мы заснули, пригревшись у печки, как были разбужены криками охранников, которые пришли за взрослыми.

– Мама, мама! – закричала я, увидев, что ее уводят со всеми остальными. – Не бросай нас! Мы с тобой!

– Успокойся, внучка, – прохрипел лежащий около меня пожилой мужчина. – Не бойся, вернутся они вечером. На работы их погнали, душегубы.

– На работы? – не поняла я, сильно удивившись. – Какие еще работы?

– Ты разве не знаешь, где находишься? Чай, не местная?

– Не, дядя, не местная. Из Смердовицы