Будь что будет - Жан-Мишель Генассия

не знает никого из этого лицея в Венсене, он читает правила экзамена: в первом вопросе нужно выбрать одну из трех задач – третья, уравнение эллипса с осями симметрии, вроде несложная, а вот во втором задании – пять вопросов по тригонометрии, они обязательные и куда сложнее, чем кажутся. Тома смотрит на экзаменационный билет, словно тот собирается выдать все секреты, а его товарищи принимаются за дело. Надзиратель садится за стол на подиуме, достает из сумки книгу, начинает читать, время от времени оглядывая аудиторию. Тома хочется встать и сдать чистый лист, это было бы круто. Он ведь твердо решил не приходить, убежденный, что провалится, но накануне позвонил Даниэль, они проговорили целый час, Тома сопротивлялся как мог, но друг сумел найти слова, чтобы убедить его попытать счастья. Или он сам передумал. Выше голову! Мы сражаемся против коварного врага, превосходящего по численности, но храбрость принесет нам победу. Тома записывает первый пример на черновике, пытается вспомнить, как решал такую же задачу несколько месяцев назад. Вроде получается. Он выстраивает убедительное доказательство, достойное пера серьезного бакалавра. Остается полтора часа на основное задание. Он ныряет в лабиринт. За каждым поворотом – враг. Тома терпеть не может тригонометрию, тангенсы, синусы и косинусы. Давно выношенная ненависть. Геометрическое место точек N и P тормозит все дело. Придется рискнуть, надзиратель спокойно читает, товарищи корпят, не поднимая носа. Будь что будет. Тома открывает пенал, достает одну из двух шпаргалок, сложенных в гармошку из шестнадцати квадратиков – с обеих сторон они исписаны всеми мыслимыми уравнениями, тригонометрическими формулами, смежными углами и неравенствами. Находит ответ, который поможет преодолеть препятствие, выдыхает. Олимпийское спокойствие и облегчение. Шпаргалку он читает с трудом, слишком мелко написано. Благодаря этой чудесной помощи он разделывается с первой задачей, вторая потруднее, он переворачивает благословенный листок, ищет спасительное решение и вдруг слышит, Вам помочь? Тома поднимает голову – рядом стоит надзиратель, он и не слышал, как тот подошел. Этот гестаповец берет шпаргалку, с видом знатока внимательно ее разглядывает, Для вас экзамен окончен. Я позвоню директору!

Тома шел по незнакомому кварталу. Он знал, что́ его ждет, отец выпустит ему кишки и вырвет глаза за то, что он опозорил семью, и на этот раз мать ничем не поможет. Как ни странно, он не волновался и не боялся, словно не его уличили в жульничестве. Он чувствовал себя изможденным и уставшим. Хотелось преклонить колени, помолиться, лечь на тротуар, закрыть глаза и проспать много лет, не думая ни о чем, главное – чтобы без снов, наши грезы – наш приговор. Спектакль окончен. Он сел на скамейку, левой рукой достал сигарету, сунул в рот и забыл про нее – так и сидел с коробком спичек, не прикурив, и твердил себе, что должен ясно мыслить, сделать выводы из неудач, понять, почему никто не принимает его всерьез, почему он не может выбраться из ямы, но даже эта задача казалась непосильной. Все равно ничего не получится. Единственное, о чем он думал, – это о море, хотелось заплыть подальше, так далеко, как не заплывал ни один человек. Правая рука – левая рука. Сколько раз ему повторяли, что он должен быть реалистом? Он вернется на оставленный путь. Перейдет по ту сторону границы. Где будет спокойно. Где никто не станет учить его, кем он должен быть. И где он, возможно, узнает, кто же он на самом деле.

Правая – левая.

Тома писал за столом в своей комнате, пальцы в чернилах. Перечитывал, комкал страницу и бросал в мусорную корзину к десятку других черновиков, начинал новое письмо, вымарывал, зачеркивал, рвал на мелкие кусочки. Вытряхнул два ящика секретера, запихнул в холщовую сумку эти жалкие бумажки вместе с содержимым мусорной корзины, пролистал свой дневник, схватил ножницы и методично вырезал страницы, пока не осталось ничего, что можно прочесть. Он столкнулся с горничной, которая протирала перила белой тряпкой, Я пойду гулять, Мишель, к ужину не вернусь. Закрыл за собой парадную дверь, спустился по ступенькам, но вместо того, чтобы выйти на улицу, направился в глубь сада за лавровую изгородь. Исчез в сторожке садовника, появился оттуда с веревкой, обмотанной вокруг плеча, и лестницей. Приставил ее к каштану, бросил на землю бумаги из сумки, методично поджег их спичкой. Вскоре пламя пожрало все листки. Он забрался на лестницу, надежно привязал веревку к ветке, накинул на шею петлю, затянул потуже, посмотрел на свое прошлое, сгорающее у ног, и бросился в пустоту. Лестница упала, он подергался секунд десять и застыл, свесив руки вдоль тела.

Труп Тома обнаружил в конце дня садовник, удивленный, что украли лестницу. Что, кроме банальностей, можно сказать о Жанне и Мари, когда он в панике побежал за ними? Мать страшно закричала, кинулась поднимать сына, садовник с женой пытались образумить ее, сказать, что уже бесполезно, но она с такой яростью приказала ей помочь, что они безропотно повиновались; втроем они приподняли мертвый груз и ослабили веревку, потом, выбившись из сил, отпустили Тома, и тот начал вращаться вокруг своей оси, словно в нем еще сохранялась искра жизни. Отвяжите моего сына, велела Жанна.

– Но, мадам, нужно подождать полицию, мы не можем…

Жанна не дала ему договорить и зарычала, Отвяжите его! Садовник прислонил лестницу к дереву, но не сумел развязать узел и высвободить Тома, и хозяйка спокойным голосом распорядилась, Нужно отпилить ветку. Он принес пилу из сторожки и с величайшим трудом выполнил задачу. Жанна приняла сына, уложила на землю, сняла с шеи веревку. Казалось, что Тома спит, лицо было расслаблено. Жанна легла на него и заплакала. Мари все это время стояла в стороне, словно действия матери ее не касались. Она заметила обуглившиеся остатки у подножия дерева, порылась в обгорелых листках – ничего нельзя было спасти, удалось извлечь лишь пожелтевший клочок бумаги, на котором она разобрала наклонный почерк брата: «Я завещаю тебе свою ненависть».

Так и не удалось определить, была ли то уцелевшая фраза из письма или отрывок стиха. У Мари сомнений не возникло: брат отправил ей послание, письмо предназначалось ей, но в последний момент он передумал, и лишь одна строка избежала уничтожения; родители и Даниэль пытались убедить ее, что такое совпадение невозможно, что это чудом уцелевший фрагмент стиха, которому не следует придавать излишнее значение, но Мари не отступилась ни на йоту, ибо знала истину. Она единственная, кому Тома доверял, единственный человек на земле, перед кем он открывался. Они все-таки близнецы и