Крах дипломатического «Согласия» - Александр Владимирович Быков

– О чем Вы? – полюбопытствовал посол.

– О Ленине! Вы же знаете, что как раз перед арестом Диаманди я и Роббинс встречались с ним по важному делу. Речь шла о мирных инициативах нашего президента Вильсона.

– Да, было такое, – вспомнил Френсис.

– Я внимательно изучал Ленина, – продолжал Сиссон, – постепенно сложилось впечатление, что он держит нас с Роббинсом за полных профанов. Я умею разговаривать с людьми и выводить их на откровенность, но панцирь, в который прятался Ленин, мне открыть не удалось. Роббинс, наоборот, только хвалил его. Я не понимаю, как можно быть таким близоруким. Теперь, когда имеются неопровержимые документы о сговоре большевиков с немцами, он продолжает упорствовать. Я не могу с тех пор не только понять полковника, но и относиться к нему с прежними добрыми чувствами.

– Не Вы один, – поддержал Сиссона Френсис.

– Так вот, – закончил мысль высокопоставленный журналист, – в самом конце нашей беседы, когда вождь большевиков, по его мнению, уже убедил нас в своей правоте, он вдруг неожиданно сказал:

«Германия считает меня своим орудием и слугой, поскольку я использовал помощь немцев и немецкие деньги, чтобы совершить революцию в России. Теперь я использую помощь русских и русские деньги, чтобы попытаться сделать революцию в Германии. Если я потерплю там поражение, я всё еще буду иметь Россию в качестве лаборатории для моего уравнительного эксперимента и как плацдарм для борьбы за мировую революцию. Я поклоняюсь всегда силе, и только великой силе. Когда я должен повиноваться, я повинуюсь. Когда я способен восстать, я восстаю. Я – великий разрушитель. Я использую любое оружие: врагов, плутов, подонков, сентименталистов – всех. И они называют меня германским шпионом! – и засмеялся, – Ха-ха-ха»!

– Что, прямо так и сказал? – пораженно спросил Френсис.

– Именно так. Мне тогда было непонятно, почему человек сам на себя наговаривает, но теперь, спустя короткое время, я, кажется, начинаю осознавать: мы все для его ничто, и он потешает себя тем, что позволяет с собой разговаривать, понимая, что раздавит любого из нас в нужный ему момент.

– Я имел несчастье убедиться в правоте Ваших слов, господин Сиссон, – сказал Френсис, – однако полагаю, что не все во власти господина Ленина, иначе бы наш демарш по поводу ареста Диаманди и его последующего освобождения не имел бы успеха. Он вынужден считаться с мнением представителей Антанты. Завтра я отправлю этот документ Лансингу и в самое ближайшее время познакомлю Вас, дорогой Эдгар, с настоящим русским патриотом господином Семёновым, который и доставил эту бумагу.

– Буду Вам премного обязан, – ответил Сиссон, – но что теперь нам делать с Роббинсом, мне кажется, что он в своих отношениях с большевиками зашел слишком далеко.

– Об этом я тоже напишу Лансингу, надеюсь, Роббинс помнит, гражданином какой страны он является.

В тот же день Сиссон встретился с представителем английской разведки Хиллом. Британец поделился своей информацией, заявив, что они имеют перехваты сообщений из Смольного в Брест-Литовск и обратно, и это подтверждает сведения о контактах большевиков с немцами, но не более. Сиссон хотел похвастаться документами, но решил не торопить события.

Он не знал, что в Британском посольстве Семенов тоже оставил кое-какие копии бумаг, и там, проанализировав документы, нашли их не заслуживающими доверия.

У джентльменов было еще немало тем для разговора. Англичанин посетовал, со ссылкой на поверенного в делах Линдлея, что господин Локкарт, прибывший из Лондона, активно сотрудничает с Роббинсом в деле налаживания связей с большевиками. Это создает англичанам дополнительные трудности. Сделать что-либо с Локкартом, который в пику Линдлею именовал себя «неофицильным представителем Великобритании», намекая на некие задачи, поставленные непосредственно премьер-министром Соединенного Королевства, в посольстве не могли.

Локкарт, вероятно, имел виды на посольское кресло в случае успеха своей линии, а консервативный Линдлей должен был отправиться в отставку. Для него это означало крах всей карьеры. Смириться с этим младший сын барона Линдлея не желал и почти ежедневно слал в Форрин оффис[18] письма, где подвергал действия Локкарта самой жесткой критике.

В Лондоне видели конфронтацию двух сил, но как истинные представители системы, где все решают сдерживающие силы и противовесы, не вмешивались. В конце концов, при любом раскладе у них останется в России человек, политика которого была на тот момент правильной.

«В самое ближайшее время произойдут события, которые покажут истинное лицо большевизма, – думал Сиссон, – мне надо быть в центре событий, и этот господин с документами наверняка будет полезен, особенно если помочь патриоту деньгами».

Смыслов возвращался на квартиру Мизенера около семи вечера. Англичане люди пунктуальные, засиживаться за работой в сверхурочное время могли позволить себе только первые лица, поэтому всех сотрудников военной миссии отпускали по домам строго в определенное время.

Смыслов всегда с волнением поднимался на этаж, открывал двери ключом и желал услышать, как из кухни доносится певучий голос дочери отставного генерала:

– Иван Петрович, это вы? Сейчас будем ужинать, все готово.

Генерал, как обычно, недовольно ворчал, его жена пыталась успокоить старика, не желавшего понять, что его эпоха канула в лету и теперь другие времена. Это продолжалось с завидным постоянством, изрядно надоедало Смыслову и он с нетерпением ждал, когда ужин закончится, Лиза уберет со стола, пойдет мыть посуду и он будет помогать ей с водой. А потом она снимет кухаркин передник, они уединятся в комнате у подпоручика и будут до полуночи говорить.

Генерал ни о чем таком не догадывался. Он полагал, что смышленый подпоручик находится у них на положении дальнего родственника, для которого нет тайн. То, что у его единственной дочери есть своя тайна, на ум старому служаке не приходило. Мог ли он одобрить их отношения? Наверное да, Смыслов перспективный офицер, в старые времена их партия могла бы считаться удачной. Но теперь, когда лишенный пенсии генерал стал для новых властителей олицетворением проклятого прошлого, его дочь лишилась и возможности закончить Смольный, и поступить в консерваторию, о которой она так мечтала.

Еще до войны, когда генерал жил в Екатеринославе, в их доме бывал музыкант, смешной молодой человек с нелепыми длинными усами по имени Михаил Зубов. Лиза брала у него уроки, он с восхищением слушал ее юный голос и постоянно твердил, что у нее редкий тембр и мадемуазель надо обязательно учиться в консерватории. Собственно из-за этого перед самой Великой войной семья и перебралась в Петербург. Лиза сдала экзамены и была зачислена в Смольный институт благородных девиц, по окончании которого можно было поступать в консерваторию. Но революция прервала ее образование и похоронила мечты о музыке.

– Ничего, Лизонька, – шептал ей Смыслов, – у