Наступило утро - Зеин Жунусбекович Шашкин

к ощущал трепет ее маленького тела. Фатима не смогла даже заголосить, как принято в таких случаях. У нее словно отнялся язык. Сколько Жунус доставил ей горя! Одиночество и тоска замучили ее. А дети? Их упреки и скрытая неприязнь ложились на душу бедной Фатимы тяжелым грузом. Неужели теперь, с возвращением Жунуса, настанет хорошая жизнь?!

За чаем Фатима не сводила глаз с мужа, словно сомневалась, точно ли он сидит перед ней.

Она рассказывала про детей:

— Сахажан в городе, женился...— Фатима прикусила язык. «Сказать ему, что на русской? Ах, не все ли равно — русская или казашка, лишь бы Сахажану было хорошо. Отцу не жить вместе!» Но она все же не сказала, заговорила о другом сыне:

— Асхаржан тоже в городе, у брата, учится. А Гульжан вышла замуж. Живет в Кастеке.

— В Кастеке? За русского вышла? — сверкнул глазами Жунус.

— Вы знаете, что было здесь без вас. Теперь в Кастеке живут и казахи. Бакен тоже там!

— Бакен. Он вернулся?

— Все вернулись!

Жунус опорожнял пиалу за пиалой. Густой чай с молоком вприкуску с куртом — что может быть слаще для вернувшегося в родной дом блудного сына... Нет, только не сына, а отца.

А Фатима, глядя на повлажневшее лицо Жунуса, думала: «Вспотел, видно, совестно!»

На другой день рано утром, никому не показываясь в ауле, Жунус уехал в Кастек.

Узнав от Нашена необычайную новость, все аксакалы аула собрались проведать Жунуса. Каково же было их удивление, когда они узнали от Фатимы, что ее муж с утра уехал в Қастек. Все недоумевали и безмолвно смотрели друг на друга. .

Нет! Жунус неисправим, конченный человек. Он не только не уважает других, но и себя.

Старики перестали говорить о Жунусе, допустившем дерзкую выходку и непочтение к обычаю.

Гульжан и Бакен встретили Жунуса с радостью, зарезали барана. Бакен привез и Фатиму из Айна-Куля — устроили той.

Жунусу было обидно, что подобной встречи не было в своем ауле, в Айна-Куле. Видно, такая уж ему цена!

За два дня, проведенных среди близких сердцу людей, Жунус отдохнул душою и телом. Как мало нужно человеку! Жунус словно не скитался по Средней Азии, по Западной Бухаре. Все пережитое осталось позади, как тяжелый сон! На бледном лице его появился румянец.

Два года — небольшой срок, но за это время много изменилось в Айна-Куле. Гульжан не узнать. Взбалмошная гордая девушка превратилась в спокойную, трудолюбивую женщину, умеющую взвешивать каждое свое слово. Она не сказала отцу ни единого упрека, умолчала о неприятностях, пережитых Сахою из-за Жунуса.

Жунус не предполагал, что бывший соратник Бакен станет его зятем. Ну, что ж, он хороший джигит. Жаль только, что не излечился от своей горячности и по-прежнему любит спорить. Вчера Жунус крепко схватился с Бакеном. Если бы не вмешательство Гульжан, дело могло бы кончиться разрывом.

Рассказав о жизни беженцев в Китае, Бакен закончил: -

— Мне кажется, мы сделали ошибку, уйдя за границу.

— А что надо было делать?

— Пойти на соединение с Амангельды. Недавно мне рассказывали, как в Тургае он спасся от карательного отряда.

Бакен подправил волосы, закрывавшие рубец на виске.

— Если ты такой умник, почему молчал тогда?

— А разве вы слушали нас?

— Не нужно блеять, как хромая овца после полудня! — с раздражением сказал Жунус.

Этого Бакен не смог вытерпеть.

— Мы тоже убедились в вашей прозорливости! — желчно заметил он.— Отдал нас на съедение волкам, а сам сбежал!

Жунус побагровел от гнева и порывисто вскочил. В этом доме он больше не останется. Но тут подоспела Гульжан.

— Хватит вам! После драки кулаками не машут. За это пострадали не только вы, отец.

Жунус притих. Ему теперь нельзя спорить даже с родной дочерью!

На другой день рано утром Жунус поехал в город к Сахе, взяв с собой кузнеца Токея.

Вечерний сумрак опустился на город. В домах зажглись огни. Ветви деревьев опустились под тяжестью пушистого снега, как крылья подстреленной птицы.

Сагатов, по обыкновению, приехал в обком на вечернюю работу. Завтра он едет в Ташкент на пленум ЦК партии Туркестана — надо подготовиться. В соседней комнате энергично стучала на «Ундервуде» машинистка, спешила перепечатать необходимые сведения, нужные для Сагатова.

Саха, не торопясь, снял пальто, меховую шапку, аккуратно повесил их на вешалку и сел. за письменный стол. Не успел он раскрыть папку с бумагами, как позвонила Глафира.

— Приехал гость из аула, Токей... Может быть, вернешься пораньше? Он сидит у меня и говорит, что есть очень важное дело.

По взволнованному голосу Глафиры Саха понял, что Токей приехал неспроста.

— Что случилось?

Глафира молчала, видимо, не хотела говорить. Тогда Сагатов сказал:

— Скажи Токею, чтобы он пришел ко мне в обком.

Токей не заставил себя долго ждать. Он появился через полчаса и сказал просто:

Саха! Вернулся Жунус.

— Где он? В Айна-Куле?

— Нет, здесь, в городе. У знакомого...

— Ну, что же, дорогой Токе. Привезите его ко мне на квартиру. А я приду через час.

Оставшись один, Саха задумался. Как поступить с отцом? Может быть, позвонить Басову, посоветоваться? Он отогнал эту мысль. Надо увидеть Жунуса и посмотреть ему в глаза. Надо самому узнать и понять все.

Саха взволнованно курил папиросу за папиросой. Он вспомнил все пережитые из-за отца обиды и оскорбления. Каждый негодяй старался плюнуть ему в лицо, козыряя именем беглого Жунуса. А если в самом деле Жунус враг?

Саха вынул револьвер и задумчиво посмотрел в дуло. Тогда, тогда... Он вспомнил, как Тарас Бульба убил изменника-сына. Для него счастье народа было выше всего на свете, выше любви к Андрею.

Саха сунул револьвер в карман и снял с вешалки- пальто.

...Придя домой, он застал мирную семейную картину, Жунус и Токей забавлялись с Асхаром. Глафира накрывала на стол, перетирала полотенцем чашки.

Увидев вошедшего сына, Жунус поднялся и шагнул ему навстречу.

У Сахи дрогнуло сердце, но он только крепче сжал зубы. Жунус не выдержал сурового взгляда сына и заплакал. -

— Зачем вы вернулись? — глухим голосом спросил Саха.

Старик не ответил. Он вытирал слезы, обильно струившиеся по морщинистым щекам.

— Откуда вы едете? — продолжал допрос сын.

— Из Ташкента. Пришел в Чека и сдался сам. Просидел два месяца в тюрьме. Выпустили. Я просил, чтобы меня судили, но прокурор сказал: «Пусть тебя судит сам народ!»

— Садись, отец! — просто сказал