Амур. Лицом к лицу. Выше неба не будешь - Станислав Петрович Федотов

переговоры. Она была в здании железнодорожного вокзала, тесная, на большое количество людей не рассчитанная, но у одной стены кто-то поставил зеркало в фигурной раме чёрного дерева, и отражение комнаты в зеркале делало её шире и как-то значительней. На длинном столе, по сторонам которого стояли ряды стульев, в беспорядке теснились бутылки с винами, полупустые фужеры и тарелки с закусками. Семёнов нашёл пустой фужер, налил в него водки из зелёного штофа и залпом выпил. Салфеткой со стола промокнул усы и бросил её на тарелку с сандвичами.

– Знаю, что не говорил. Не успел. Иначе вы были бы уже расстреляны. Ты думаешь, у меня нет переводчика? Да я с японцами с восемнадцатого – вась-вась, они помогли мне вышибить красных из Читы и не дали Колчаку со мной расправиться, когда я отказался выполнять его приказы. Как бы я с ними общался без толмача? Монгольский знаю, бурятский тоже, даже по-немецки на мировой шпрехал, а вот с японским Бог миловал. – Семёнов широко перекрестился, звякнув орденами. На переговоры он явился в мундире генерал-лейтенанта при всех орденах, а их у него было шесть – от Станислава до Святой Анны и Георгия 4-й степени и золотое оружие в придачу – все за боевые заслуги на Мировой войне. – Теперь Верховного правителя России нет, чехи, суки, его предали красным, а те не церемонятся. Вообще-то, на гражданской войне иначе нельзя: процеремонишься, а тебе – нож в спину! Ты, наверно, слышал байки про мои зверства, но, поверь, если хочешь защитить Россию, с врагами по-другому нельзя. Оставит Бог своей милостью, они меня тоже не помилуют. – Атаман вздохнул. – А чего это я с тобой разоткровенничался? А?..

Сяосун пожал плечами:

– Неважно, какой у тебя голос, – важно, как дороги твои слова. Не имеет значения, как ты говоришь, – твои поступки говорят сами за себя.

– Что-о?! Что ты сказал?!

Сяосуну показалось, что у атамана разом взъерошились волосы на голове, усы, и даже Георгий в петлице встал дыбом. Не нравится напоминание о поступках, подумал он и спокойно пояснил:

– Это не я сказал. Это сказал Великий Учитель Кун-цзы две с половиной тысячи лет назад.

– Две с половиной?! Что ты мне голову морочишь?! – Атаман прошёлся, встал перед зеркалом, потрогал ордена. Сказал уже благодушно: – А он был не дурак, ваш Великий Учитель. Однако ты не ответил на мой вопрос: почему я с тобой откровенен?

Сяосун хотел сказать: потому, что тебе ничего не стоит пристрелить меня на месте, – никто ж за это не спросит, – но решил не искушать судьбу:

– Потому что ваши слова, даже самые откровенные, никто не вынесет за пределы этой комнаты.

Атаман, наклонив лобастую голову, с минуту хмуро разглядывал хитроумного китайца, потом ухмыльнулся и подкрутил свои молодцеватые усы:

– Смелость уважаю. Будешь моим личным переводчиком.

– Нам с Павлом нужно в Читу.

– Вот и отправимся в Читу. Все вместе. Но сперва – в Трёхречье. И – не перечить! Колчак перед арестом передал мне права Верховного главнокомандующего над всей восточной окраиной России. Так что я теперь самодержец! Хочу – казню, хочу – милую.

Да, подумал Сяопин, мало ты зверствовал, убивал без суда и следствия, не имея верховной власти, а что теперь успеешь натворить, получив эту власть? Но вот успеешь ли, поскольку японцы отказались помогать – ни солдатами, ни оружием? Они вообще начинают эвакуацию – навоевались с партизанами. Впрочем, что это я распереживался? Русские мне не братья, пусть сами расхлёбывают свою кровавую кашу. Саяпины – исключение, а Павла я терплю только из-за Еленки. Ради неё, той зеленоглазой и золотоволосой, я вытащу его наверх.

О своём отношении к русским и к России в целом Сяосун задумывался неоднократно. Поначалу, после благовещенской бойни, в сердце просто бушевала ненависть, он готов был уничтожать всё русское. Правда и тогда оставалась ниша неприкасаемости для Саяпиных: эту семью он любил – из-за дружбы с Иваном, из-за своей полудетской влюблённости в Еленку; видел и чувствовал искреннюю доброту деда Кузьмы, Фёдора и Арины; ну, и бабушка Таня была полна любви и ласки, похожа на богиню Гуаньинь, превратившую Ад в Рай. Не случайно императрица Цыси любила наряжаться этой богиней.

Именно ненависть, неистовое желание отомстить двигали им в отряде хунхузов, в монастыре Шаолинь, в банде дезертиров… Однако он не был настолько ослеплён злобным чувством, чтобы не всматриваться в русский народ – что это за люди, почему они дружелюбны ко всем и в то же время могут полыхать от ярости, когда кто-то или что-то угрожает их спокойному существованию. Его до глубины души поразила Марьяна Шлыкова. Он похитил её по заданию Кавасимы, хотел сделать своей наложницей, но не стал трогать, узнав, что она беременна, – женщина с ребёнком была для него святой. А она отдала свою жизнь за спасение совершенно чужих китайских детей – это долго не укладывалось у него в голове, но постепенно что-то меняло в его образе мыслей.

– Ну, чего примолк, полиглот? – саркастический смешок атамана вернул Сяосуна к действительности. – Раздумываешь, как от меня сбежать? Зря время теряешь.

– Три вещи никогда не возвращаются обратно: время, слово, возможность. Поэтому не теряй времени, выбирай слова, не упускай возможности.

– Точно в десятку. Небось, опять слова Учителя?

– Да. Для меня это – главное суждение Кун-цзы.

– И много ты их знаешь?

– У моего отца была древняя книга «Суждения и разговоры». Я её всю прочитал и многое запомнил.

Атаман был скор на решения:

– Будешь моим Учителем.

– Тайфу или шаофу?

– Это что за зверь?

– Учитель у императора.

– Вот-вот! Я – как бы император, а ты – как бы учитель, шаофу.

Сяосун улыбнулся уголками губ и поклонился. Спросил вроде бы равнодушным тоном:

– А зачем ехать в Трёхречье?

– Ты что-то о нём знаешь?

– Слышал. Это несколько деревень между тремя притоками Аргуни, там повадились селиться беглые из России. Говорят, хорошо живут, богато. Без начальников, чиновников…

– Я их охраняю. Школу построил, церковь. Отдыхаю там душой и телом.

Понятно, подумал Сяосун, сколько раз уже туда убегал из Даурии. Отдыхал! Наверняка база там у него.

– Отдых – это надолго. А нам с Павлом в Читу надо.

– Чита подождёт. Хотя… Пашку твоего могу отпустить…

– Нет, мы уж как-то вместе. Он без меня пропадёт.

Атаман хохотнул, снова налил водки, предложил Сяосуну, тот отрицательно качнул головой, атаман выпил, крякнул, промокнул усы.

– Ушлый ты парень! Ладно, определю твоего корефана в охрану. А там поглядим.

О побеге думали оба – и Сяосун, и Павел. Но думали по-разному.