Амур. Лицом к лицу. Выше неба не будешь - Станислав Петрович Федотов

– Откуда у паренька такая революционность? Он и жизни-то совсем не знает, а вот поди ж ты!

– Да он не только на словах, он и в бою впереди, – говорили другие. – И пуля, слава богу, его не берёт.

– Орлёнок, право слово, орлёнок, – говорили третьи.

Но все любили и вдохновлялись энтузиазмом комсомольца.

17 ноября стрелки 1-й, 2-й и 5-й Амурских бригад, кавалеристы 2-й отдельной кавбригады и партизаны 4-го Ингодинского отряда блокировали, а в ночь на 18-е с боем взяли Даурию, захватив при этом белогвардейские запасы муки и сахара. Наголодавшись, бойцы разводили в солдатских котелках тесто и на кострах, используя крышки котелков, пекли сладкие лепёшки.

– Настоящие блюдники! – радовался Ваня, уминая полусырую лепёху.

Бойцы смеялись, поддакивая. Все были празднично настроены – бой, конечно, был жестоким, с большими потерями, но достигнутая победа перекрывала горечь потерь.

К костру, прихрамывая, подошёл человек в тулупе – крупный, чернобородый, чуб чёрный с сединой, вихор которого не смог удержать островерхий шлем с большой красно-синей звездой. Выглянувшая из-под тулупа кожанка, перетянутая портупеей, свидетельствовала о принадлежности хозяина к службе Государственной политической охраны. Ей полагалась такая форма.

– Угостите, земляки? – сипло, видимо, с мороза, спросил политохранник. – Давненько блюдников не едал.

Ваня, увлечённо рассказывавший что-то соседу у костра, поднял голову и едва не подавился куском лепёшки.

– Тятя, – произнёс он осевшим голосом, судорожно сглотнул и заорал: – Тятя-а! – вскочил, раскрыв руки, бросился к отцу, но в это мгновение короткий свист и взрыв снаряда в двух шагах от костра сначала, казалось, остановил его в броске, а затем швырнул на Павла с такой силой, что они оба покатились по снегу.

Народоармейцев будто сдуло, однако не все побежали в поисках укрытия – четверо поспешили к Ване и политохраннику, подхватили их под руки и потащили к бревенчатому забору – всё-таки какая-никакая, а защита, обстрел-то продолжался. Только там, под забором, уложив отца и сына на снег, обнаружили, что оба ранены – в спину Вани врезалось несколько осколков, в плечо отца, слава богу, только один. Сын принял на себя основной удар, предназначенный отцу.

В полевом лазарете Павел быстро пришёл в сознание. Его рана оказалась лёгкой – небольшой осколок прошил плечо насквозь, на удивление не зацепив ни одной кости. На соседнем топчане увидел Ваню, лежащего на животе лицом к нему. Глаза закрыты: то ли спал, то ли был без сознания. В лазарете было холодно. Павла укрыли его собственным тулупом, Ваню – ватным одеялом. Отец обеспокоился – не замёрз бы сынок, однако рядом никого не было, чтобы попросить об ещё одном одеяле.

– Ваня, – позвал Павел. Сын не откликнулся. – Ваня, сынок!

Сын чуть пошевелился, но глаза не открыл.

Спит, наверно, подумал Павел, ну и хорошо, ну и ладно. Был бы безнадёжен, не стали бы возиться. Главное – жив, а там – починят.

31

Весь девятнадцатый год для Александра Ивановича Матюшенского прошёл под знаком смерти. Он не был склонен к мистике, но 22 января, в четырнадцатую годовщину «Кровавого воскресенья», на рынке встретил старую цыганку, которая словно поджидала его, потому что сразу ухватилась за полу его поношенного пальто, совершенно негодного для амурской зимы:

– Давай, золотой, погадаю.

– Отстань! – отмахнулся он. – Мне только гаданья не хватало! И без тебя знаю, что было, что будет.

Александр Иванович устал от жестокого безденежья. Возвращение белых и допрос в контрразведке закрыли ему дорогу в газету, а журналистика была единственным занятием, которое приносило деньги. Теперь на этом занятии можно было ставить крест. Хотя писать он продолжал, но – для себя, как говорится, «в стол». Ему было безумно стыдно перед семьёй за то, что он «сидит на шее» у жён и детей: старшая дочь с мужем учительствовали, а жёны – законная и гражданская – работали в больнице. Он ходил тайком на рынок, пытаясь продать что-либо из своей библиотеки, но это, если и удавалось, приносило жалкие копейки – еле-еле хватало на кружку пива. Вот и сейчас нёс томик речей Цицерона, издания 1896 года, в типографии Суворина.

Он вывернулся из рук цыганки и шагнул было дальше, однако её хриплый голос за спиной заставил остановиться:

– Книжку ты продашь и невинных убиенных помянешь, только знай: смерть за тобой по пятам ходит. Один неверный шаг…

Чёрт, чёрт, чёрт! Книга за отворотом пальто, видеть её она не могла, знать про скорбную дату – тем более, а тут ещё смерть по пятам… неверный шаг…

Он круто обернулся. Цыганка стояла, уперев руки в бока, морозный ветер шевелил седые пряди, выпавшие из-под цветастого платка, на бледных губах в обрамлении морщин застыла, как ему показалось, презрительная улыбка.

– У меня нет денег позолотить тебе ручку, – сказал он.

– Позолоти книжкой, которая у тебя за пазухой.

– Зачем тебе Цицерон?

– Не знаю, как его зовут, но человек был мудрый, а с мудрым поговорить всегда полезно.

– Да ты умеешь ли читать?

– Грамоте обучена, однако говорить можно и без грамоты.

– Постой, постой… Но, если я отдам книгу, то мне нечего будет продать, я не получу денежку, чтобы помянуть убиенных. А ты сказала, что продам и помяну. Сама себе противоречишь!

– Противоречие, как ты говоришь, рождает истину.

Матюшенский едва не разинул рот: вот так цыганка! Философ высшего уровня! Он вытащил согретую телом книгу и хотел продолжить диспут, но цыганка ловко выхватила её из его рук и спрятала куда-то под козляк[39]. Вынула оттуда же кошелёк и подала Александру Ивановичу бумажку в пять иен.

– Это тебе на помин.

– А гадание?

– Так я же тебе сразу всё сказала. К тебе приходили с обыском и ещё придут. Но, ежели не скажешь чего лишнего на допросе, не посадят и не убьют. Хотя весь год будет тревожный. А вот когда вернутся красные, будь ещё осторожней.

– Красные вернутся?

– А то как же! Не за тем они власть брали, чтобы с ней расставаться. Вернутся и крови прольют немерено.

Так всё и было. Весь год у Матюшенских регулярно проводили обыски, Александра Ивановича уводили на допросы, на два-три дня запирали в «холодную», хотели добиться признания в связях с партизанами, которые, судя по слухам на рынке, по всей области более или менее успешно устраивали сражения с белогвардейцами и оккупантами, в основном с японцами. Матюшенский стоял на своём: ничего не знаю, ни с кем