Амур. Лицом к лицу. Выше неба не будешь - Станислав Петрович Федотов

связи не имею, политикой не занимаюсь. Видимо, и слежка ничего не давала – его отпускали, но примерно через месяц всё повторялось. Александр Иванович даже начал привыкать и забавлялся тем, что высчитывал, когда произойдут следующие, как он выражался, «процедуры», и радовался, если угадывал. Что поделаешь: апокалипсис каждый день – тоже быт.

Кстати, как-то незаметно Матюшенский уверовал в мистику. Цыганку эту он больше не встречал – ни в городе, ни на рынке.

Наступил год двадцатый. Внешне, казалось, ничего не изменилось: происходили такие же кровавые бои с переменным успехом, те же аресты подпольщиков, бессудные казни большевиков, обыски и допросы, – однако Александр Иванович своим обострившимся от постоянного напряжения умом уловил приближающиеся потрясения и не ошибся.

Во второй половине декабря в селе Ромны состоялся VII съезд трудящихся области, который избрал областной исполнительный комитет – в народе его сразу же назвали «Таёжным исполкомом» – и потребовал вывода всех иностранных войск. Тогда же объединённый стачечный комитет объявил всеобщую забастовку. VII круг Амурского казачьего войска высказался за прекращение гражданской войны и создание органов власти на общедемократической основе. В дополнение к этому 8 января белогвардейский отряд, посланный из города Зеи против партизанского отряда, в полном составе перешёл на сторону партизан.

Это была, можно сказать, прелюдия основных событий.

Главное началось с прокламаций, 4 февраля расклеенных и разбросанных по всему городу. Прокламации призывали свергнуть белогвардейскую власть. Впервые за полтора года самодержавия белых кто-то напрямую сказал: «Долой!» Власть так перепугалась, что уже на следующий день обклеила город листовками, в которых японский генерал Сиродзу и атаман Амурского войска Кузнецов предупреждали, что любая попытка выступления будет подавлена вооружённым путём. Но в то же время газета «Амурское эхо» опубликовала приказ того же Кузнецова, в ранге уполномоченного по охране общественного порядка в Амурской области, об отстранении от должности колчаковского уполномоченного Прищепенко, расформировании белогвардейских учреждений и передаче власти городскому и земскому самоуправлению.

Образовалось нечто вроде политического «снежного кома», который покатился дальше, разрастаясь и сминая всё на своём пути.

В ночь на 6 февраля большевики создали Временный исполнительный комитет Совета рабочих, солдатских, крестьянских и казачьих депутатов.

14 февраля в Благовещенск прибыл «Таёжный исполком». На совместном заседании Временного и «Таёжного» исполкомов родился единый областной исполком под руководством большевиков. Белые ничем не смогли этому противодействовать, потому что новый исполком поддержали население и части гарнизона.

С 23 по 28 февраля из области были эвакуированы японские войска.

Три дня, с 8 по 10 марта, благовещенцы радостно встречали партизанские отряды, входившие в город. И как знак окончательного утверждения советской власти 26 марта в саду Народного дома состоялись похороны 118 жертв белогвардейского террора и интервенции, среди которых были большевик Мухин, инженер-демократ Шимановский, партизанский командарм Дрогошевский и многие другие.

Новая власть утвердилась, но это не значило, что наступили благословенные времена. Амурская область, окружённая фронтами, на весь двадцатый год превратилась в «красный остров» на военном положении. С эвакуацией японцев интервентов на её территории не оставалось, но белогвардейские налёты с китайской территории были, можно сказать, регулярными. У белых при этом так же регулярно находились сторонники на российском берегу, что не могло не беспокоить молодую советскую власть. Поэтому неудивительно, что для их своевременного выявления был создан орган наподобие ЧК – Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем. Вначале он никак не назывался, а после утверждения Дальневосточной республики получил название ГПО – Государственная политическая охрана.

К Матюшенским политохранники пришли августовским утром, когда ещё не разыгралась жара – тем летом она была просто убийственной, – и всё семейство на веранде наслаждалось оставшейся с ночи прохладой. Два молодых человека в солдатских рубахах, перетянутых портупеей, с наганами в кобурах на правом боку, поднялись на веранду и вежливо поздоровались. Им нестройно ответили.

– Нам нужен Александр Иванович Матушевский, – сказал один, явно старший, потому что у него на левом боку висела полевая сумка, из которой он извлёк лист бумаги, по всей видимости бланк.

Хозяин встал, высокий и худощавый, совершенно седой, слегка поклонился:

– Возможно, Матюшенский?

Старший заглянул в бланк:

– Да-да, Матюшенский, в скобках – Седой.

Александр Иванович усмехнулся:

– Совершенно верно. В скобках мой журналистский псевдоним.

– Это, – старший показал бланк, – ордер на ваше задержание. Пройдёмте с нами.

Александр Иванович оглянулся на своё семейство, безмолвно сидящее за столом. Сказал уже без тени улыбки:

– Почему-то меня это ничуть не удивляет. На всякий случай, прощайте, мои хорошие.

Не удивился Матюшенский и тому, что ему предъявили всё ту же злополучную статью с критикой действий на селе советской власти. Явно запахло мистикой (он же её сжёг! Неужто сохранилась копия?!), но выводы политохранников, в условиях военного положения, грозили реальным расставанием с жизнью.

– Это ваша статья? – задал вопрос следователь, грузный седоватый человек явно пролетарского происхождения.

– Моя, – не стал возражать Александр Иванович, хотя знал, что его фамилия на страницах должна отсутствовать.

Им овладела апатия. Что за странный мир! Власть кардинально меняется, а охранка одинаковая, основания для ареста одни и те же и даже вопросы будут заданы аналогичные. Ну и пусть шьют, что хотят, а он будет говорить только правду.

Однако следствие пошло иначе, чем он себе представлял.

– Статья была изъята на границе, – следователь перебрал уже пожелтевшие листы с машинописным текстом, словно желая удостовериться, что весь текст на месте. Матюшенский вспомнил, что пришлось заплатить машинистке за срочную перепечатку, – вот откуда копия, впустую потратился! – Её пытались провезти в саквояже с двойным дном, чтобы напечатать в белогвардейских газетах в Харбине. Кому вы поручали переправить статью?

– Никому не поручал. Статья была написана в восемнадцатом году для публикации здесь, в Благовещенске. Редактор отказал, и я её забросил, а потом просто забыл.

– У вас так много заброшенного, что можно что-то забыть?

– Нет. Это – единичный случай. Наверное, поэтому и забылся.

– Допустим. А как вы объясните, что задержанный, чья принадлежность к белогвардейскому подполью уже доказана, признал, что вы входите в руководство этого подполья и лично отправили его со статьёй в Харбин.

– Это – грубая ложь! – не сдержался Матюшенский. – Пусть он скажет это мне в лицо.

– Понадобится – скажет, – следователь широкой ладонью припечатал рукопись к столу.

Матюшенский потерял контроль над собой и замельтешил:

– Меня белая контрразведка несколько раз арестовывала и допрашивала как раз по поводу этой статьи. Предлагали переписать её, добавив про зверства советской власти. – Александр Иванович поймал любопытствующий взгляд следователя и почти горделиво закончил: – Я отказался.

– И вас после этого отпустили? Вам не показалось странным такое поведение контрразведки?

– Показалось. Но я же ни