Украденное детство - Марина Викторовна Линник

– Преподобная мать Едзия, – прервал ее немец. – Либо вы молча выбираете детей, необходимых вам для своих целей, либо я попрошу вас удалиться. Более того, я обещаю, что добьюсь того, чтобы монастырь закрыли, а вы и ваши монашки очутились тут, в МОЕМ лагере. Ваше вольнодумство настораживает и наводит на определенные мысли… Подумайте над моими словами, прежде чем решите вновь начать критиковать действия моего руководства. Поверьте, мое терпение на исходе.

– Хорошо, – немного помолчав, ответила она. – Я принимаю все условия, но лишь потому, что хочу спасти этих несчастных, а не потому, что вам удалось напугать меня.

Так, благодаря вмешательству настоятельницы польского женского монастыря Лидзбарк-Варминьский, предложившей за детей большой выкуп, нескольким сотням маленьких заключенных, включая меня и сестру, удалось избежать плачевной участи. Остальные либо умерли сами, либо были заживо похоронены неподалеку в овраге, куда их невесомые тельца немцы свозили грузовиками.

В монастырь мы ехали на подводах, периодически останавливаясь для трапез. По сравнению с лагерем и приютом нас кормили очень сытно. Но в этом-то и заключалась причина большинства смертей во время пути: желудки изголодавшихся детей не справлялись с пищей, и ребенок погибал, так и не дождавшись дарованной ему свободы.

Трудно ли далась нам эта дорога на волю? По правде говоря, да: мы совсем завшивели, свирепствовали тиф, чесотка и дизентерия. Смерть словно продолжала следовать за нами по пятам. До монастыря, где нас ожидала новая жизнь, увы, доехало не более половины освобожденных.

В начале июня мы наконец-то добрались до города Шедува, расположенного на территории Литвы. Самых слабых детей, в числе которых были и мы с сестрой, решено было оставить тут. Другие же отправились дальше. Оставшиеся подводы остановились на центральной улице.

– Ну, вот мы и приехали, – молвила одна из сопровождавших нас монахинь, указывая на кирпичное здание, которому суждено было стать нашим новым домом. – Можете слезать.

Несмотря на крайнюю усталость, мы с любопытством разглядывали здания непривычной архитектуры, окружавшие нас.

– Как класиво! – ахнула сестренка, когда ее спустили с подводы. – Саса, ты посмотли! Он совсем не похож на нас домик.

– Это замок, – объяснила я сестричке. – Мне папа показывал книжку с картинками, на которых были нарисованы такие дома.

– Как в скаське? – спросила Варя.

– Да… вон, смотри, – указала я на высокое сооружение, – это башня. А вон еще одна… третья, четвертая. Раньше их соединяли высокие стены, служившие для обороны замка.

– Значит, мы будем зыть в зямке, и немсы не плидут сюда? – обрадовалась сестренка. – Уля!

Я не стала разубеждать ее и говорить, что мы находимся в глубоком тылу у немцев. Бедная девочка столько натерпелась, что нуждалась в покое и радости.

– Назови свое имя, девочка, – подходя к нам и обращаясь к сестре, попросила монахиня.

– Валя.

– Валя? – переспросила женщина.

– Варя, – поправила сестренку я. – Варвара – моя сестра. Ей три года.

– А, сестра, очень хорошо… Хотя бы с вами проблем не будет.

Я изумленно поглядела на монахиню и, не удержавшись, спросила:

– Проблем?

– Ну да. Многие из детей не знают своих имен. А на бирках, что болтаются у вас на шеях, не всегда правильная информация.

К несчастью, она была права. Я не раз наблюдала за обменом деревянными табличками. Что поделать, дети всегда остаются детьми, даже живя в аду. Бывало, потеряв свою, детки подбирали первую попавшуюся и вешали себе на шею. Без таких табличек находиться в лагере было запрещено. Нарушавший правило жестоко карался.

– Ну, а тебя как зовут? – держа на весу толстую тетрадь, продолжила разговор женщина.

– Александра Сысоева, – быстро ответила я.

– Так… хорошо. Варя и Саша Сысоевы… записала. А я – сестра Иосифа. Если вам что-то понадобится, то вы смело можете обращаться ко мне. Поняли?

Мы послушно закивали головами, обрадованные таким ласковым обращением, которого мы не знавали с тех пор, как остались без родителей.

– Ох, бедные вы, бедные, – причитали сестры, помогавшие ребятне, и нам в том числе, снимать с себя грязную, вонючую одежду, кишащую насекомыми. – Что же они сделали с вами? До чего довели?

Они сокрушенно качали головами и переходили на литовский, которого мы, разумеется, не понимали.

Скоро, благодаря сестре Иосифе, я могла изъясняться очень бегло на этом языке, что помогло мне впоследствии совершить дерзкий побег. Но об этом чуть позже, а пока мы привыкали к новой жизни, новым правилам и распорядку.

6

Вначале многие дети, и я в том числе, никак не могли приспособиться к нашим кроватям. Привыкшие спать на голых досках, мы никак не могли заснуть на мягких матрасах, укрытые ватными одеялами. Мы постоянно вздрагивали от малейшего звука, ибо нам постоянно казалось, что сейчас в комнату войдет фашист в белом халате и начнет свои ежедневные издевательства. Многие ребята, сломленные ужасами концлагеря, страдали расстройствами психики. Их то одолевал безудержный смех, то, через минуту, они начинали биться в истерике. Монахини с присущим им терпением начинали хлопотать около них, читая молитвы и успокаивая.

Постепенно, окруженные заботой и вниманием, мы начали забывать о лагерных кошмарах. Новые впечатления способствовали вытеснению из памяти пережитых ужасов. Свободные часы мы проводили во дворе и на улице, и нас очень интересовала новая обстановка, сам город, люди, живущие в нем. С неподдельным любопытством наблюдали мы за жизнью другой страны, удивляясь ее обычаям. Все знаменательные даты праздновались ярко и шумно. Помню первое, что меня поразило больше всего, – то, как отмечался какой-то национальный праздник. Где-то шла война, в концлагерях умирали пленные, на поле боя погибали сотни тысяч солдат, а тут, в глубоком тылу, люди веселились, танцевали и пели песни, устраивая большие ярмарки и продавая на них сувениры из соломы, пряники с библейскими изречениями и изделия из янтаря.

Мы постепенно привыкли и к новым порядкам, и к языку, и к традициям другого народа. Кормили нас три раза в день, даже выпекали на ужин булочки. О, я помню, какой аромат свежевыпеченного пирога ударил нам в нос, едва мы переступили порог трапезной.

– Как дома, – тихо вздохнула стоявшая рядом со мной девочка. – Когда мама готовила пироги, то пахло именно так.

– А твоя мама далеко? – поинтересовалась я.

– Да, на небесах.

– Она умерла?

– Ее убили немцы, расстреляв ее, бабушку и братика.

– А за что?

– Немцы искали партизан в нашем селе. Кто-то донес, что мы укрываем раненых солдат.

– А вы и правда их прятали?

– Нет, просто один раз дали переночевать двоим, вырвавшимся из окружения. Наверно, когда они уходили рано утром, кто-то их заметил.

– А каким образом ты спаслась?

– Схоронилась на сеновале. Меня едва не проткнули штыком, когда его