Старше на одно лето - Зеин Жунусбекович Шашкин

этот рассказ. Но в ту минуту я ни о чем плохом не подумал. Я даже симпатизировал этому маленькому кривоногому сморщенному татарину. Он жил один где- то на окраине города, и у него не было ни жены, ни до­чери, ни собаки — словом, никого.

Когда я вошел, он повернул свое узкое, как лезвие ножа, лицо с рыжеватой бородкой и улыбнулся. И я улыбнулся ему тоже. Забавный старик.

А стариком его прозвали на заводе за бороду. Никто не знал, откуда он появился полгода назад у нас на за­воде. Ходил слух, что он какой-то дальний родственник директора. Но ведь он татарин, а директор русский.... впрочем, все может быть.

— Здравствуйте,—сказал я.— Антон Иванович у - себя?

Секретарша подняла на меня всегда равнодушные синие глаза и покачала головой:

— Его в горком вызвали.

И я уже хотел уходить, как Хисаныч, поднявшись, шагнул мне навстречу и протянул руку. Она дрожала.

— Будем здоровы оба, молодой человек,— сказал он певуче.— Я тоже жду уважаемого директора. Но на­вряд ли он будет сегодня. Из горкома наверняка поедет прямо домой. .

— Что ж, на нет и суда нет,— сказал я и вышел. Старик Хисаныч заторопился за мной.

Секретарша молча смотрит нам вслед теми же голу­быми как лед глазами.

— Знаете, что говорят про вас на заводе?— неожb данно спросил он на дворе и улыбнулся, от этого все ли­цо его собралось мелкими быстрыми складочками и мор­щинками.

— Про меня? — машинально спросил я.

— Да, да, про вас. Говорят, что вы самый лучший сталевар. И еще — хороший парень. Свойский...

Я засмеялся и спросил:

— Вы куда, собственно говоря, идете, Хисаныч?

— Я? Да честно, никуда. Если пригласишь, пойду с тобой.

— Пожалуйста!

Мы пошли.

— А где вы сейчас обитаете-то?

Он засмеялся.

— Между небом и землей. Я вольный казак. .

— А где работаете? Все еще на шихтовом дворе?

— Пока да. Но думаю перебираться в ОТК... Слы­шал, там место освободилось.

— У вас специальность есть?

— О-о! Я мастер на все руки от скуки,— засмеялся Хисаныч. '

Мы подошли к большому дому, где была моя кварти­ра. Хисаныч поднялся вместе со мной на второй этаж и без приглашения вошел в прихожую. Дверь нам открыла мама и, видя, что я с гостем, молча начала накрывать на стол. Привычка угощать всех, кто придет со мной, была для нее непререкаемым правилом.

Но я удивился, увидев, как она несет из кухни нена- чатую бутылку водки. Обычно на вино мама была скупо­вата. Только потом я узнал причину ее необычной щед­рости. Оказывается, улучив момент (я вышел переодеть­ся), Хисаныч намекнул, что простудился на шихтовом дворе и не прочь бы погреть старые кости. Да вот де­нег-то, денег... Сколько получает сторож?..

Увидев бутылку, Хисаныч преобразился. Лицо его стало добрым, разгладились на лбу тонкие серые мор­щины. Он заулыбался и протянул мне рюмку.

— За твое счастье, дорогуша! — проговорил он и выпил водку, медленно глотая ее, как сироп. Кадык, похожий на согнутый палец, равномерно двигался под желтой кожей на его тонкой шее.

После третьей рюмки его развезло, и он рассказал мне всю свою биографию,

— Я родился невезучим. Да, да, не смейся, молодой человек,— нетвердо погрозил мне пальцем Хисаныч.— Отец мой, будь жив, отхлестал бы меня ремнем за мой теперешний вид. Непременно бы отхлестал,— повторил Хисаныч с наслаждением и добавил:—Учил он меня, учил. Тратился на меня, тратился, а я все равно выше директора ресторана не поднялся...

— Наверное, сами не захотели,— сказал я только, чтоб что-нибудь сказать, но тот так и впился в меня.

— Именно сам не захотел! — закричал он.— Дирек­тором быть— шик модерн! Всегда карман денег. Коньяк. Хороший бифштекс и... (он оглянулся на маму) женщи­ны. А что еще надо бедному еврею? Вагон масла да ку­сок хлеба.

— А вы не были женаты? — опять так только, чтобы поддержать беседу, спросил я, незаметно отодвигая рюм­ку, которую он налил мне.

— И не единожды, мой юный друг. У меня и дочка есть. Красивая девочка. Скоро получит высшее образо­вание,— Хисаныч вдруг замолчал, странно засмеялся и многозначительно подмигнул мне.

Я знал, что он совершенно одинок, и решил, что ста­рик начал уже заговариваться.

— Может быть, отдохнете? — спросил я.

Но он смахнул с плеча мою руку и приказал:

— Садись и слушай.

И вдруг я почувствовал, как какая-то неожиданная тревога охватывает меня. А Хисаныч вылил себе в рюм­ку остатки водки, но пить не стал. Он вдруг совершенно трезвыми глазами посмотрел на меня и негромко сказал:

— Я — трус. Можешь ты это понять? Я человек, ко­торый боится смерти. А она была женщина властная, ра­ботала заместителем председателя райисполкома. Ну, я и спрятался под ее юбку, чтобы на фронт не идти. Я про жену говорю.

— А дальше?

— Потом я от тоски запил. Она меня и выгнала.

— И обратно не приняла?

— Не приняла. Так я и пошел от одного стола к дру­гому. От одной бутылки к другой.— Он вдруг заплакал и затряс головой.— Ох, если бы ты, молодой человек, знал, если бы ты знал только! — выговорил он через сле­зы.— Но нет, это и умрет со мной! Да, умрет! Умрет,

умрет, умрет,— и он заметался по стулу.— Что мне оста­валось делать? Я боюсь мужских слез. Да и бесполезно. Кто тебе может помочь, если тебе за пятьдесят и ты про­воронил свою жизнь, растаскал ее по этим самым ваго­нам-ресторанам? Тогда уж стисни зубы и молчи.

Я встал и подошел к окну. Город спал. Только завод жил вовсю. Слышались огромные ритмичные удары — это работало железное сердце завода.

Я отошел от окна.

— Идемте спать, Хисаныч,— сказал я,— Идемте, ма­ма вам постелет на диване.

На другой день меня ждал сюрприз. Чуть свет по­звонил Санька и сказал, что Жаппаса поминай как зва­ли — сбежал.

— Куда сбежал? — не понял я.

— Куда, куда, — Санька даже выругался,— взял чемодан и смылся.

Я стукнул кулаком прямо по аппарату.

— Что же ты его не задержал, черт, дурак...

— Не кричи,— ответил Сашка,— только ты на меня не кричи. Я застал уже его пустую койку, на пятнадцать минут опоздал.

— Ладно,— сказал я,— я сейчас подскочу.

Сашка ждал меня на углу. Как назло не было ни одного свободного такси, но мы задержали