Елена Глинская. Власть и любовь. Книга 1 - Александр Михайлович Козлов

ни в жизни моей и семейства моего близкого, — ответил Василий Шуйский, глядя на нее исподлобья. — А я поклянусь, что не стану строить козни против тебя лично и отдам то, зачем ты призвала меня.

Елена Глинская впилась в собеседника долгим, пронизывающим взглядом. В ее потемневших глазах читалась целая буря сомнений и опасений. Кто же сделает первый шаг в этой опасной игре? Если она произнесет клятву раньше, чем получит злополучное письмо, — не воспользуется ли он ее доверчивостью и не предаст ли, как уже предавали многие другие?

Василий Васильевич, в свою очередь, тоже смотрел на нее не без настороженности. В глубине души его терзали те же сомнения: а если великая княгиня, получив письмо, нарушит свое слово? И что все это — ловушка, расставленная хитрой правительницей?

Каждый из них взвешивал риски, пытаясь разгадать мысли собеседника. Доверие казалось роскошью, которую они не могли себе позволить, а недоверие грозило разрушить все, ради чего они сейчас встретились.

В воздухе повисло напряженное молчание. Даже маленький Иоанн притих, наблюдая эту странную и непонятную ему сцену. Князь Телепнев-Оболенский медленно переводил взгляд с великой княгини на думного боярина и наоборот, в ожидании развязки.

Напряжение становилось почти осязаемым и заполняло собой все пространство. Время будто остановилось — превратилось в тягучую смолу, пока они решали, кому первому сделать этот рискованный шаг навстречу, балансируя на грани доверия и предательства.

Мудрость Василия Шуйского оказалась куда более глубокой, чем хитрость его соперницы, и он лишний раз доказал ей свое превосходство, когда первым нарушил молчание.

— Клянусь, — тихо произнес Василий Васильевич, медленно опустив взгляд на Иоанна, — что не буду вредить ни тебе, великая княгиня, ни сыну твоему — государю нашему.

Елена Глинская с облегчением вздохнула: в этой ситуации она даже испытала к нему признательность за то, что он позволил себе продемонстрировать ей свое превосходство и таким способом нашел компромиссное решение для них обоих.

Не отводя взгляда от глаз Василия Шуйского, она протянула руки к маленькому сыну. Иван Телепнев-Оболенский бережно передал ей ребенка, а сам встал с кресла и отошел в сторону. Все это походило на заранее продуманный сценарий.

С несвойственной ей улыбкой регентша жестом пригласила Шуйского сесть в освободившееся кресло напротив нее.

Василий Васильевич, подавив искреннее удивление, не стал мешкать и опустился на мягкие подушки.

Елена Глинская, по-прежнему глядя на него в упор, поцеловала Иоанна в лоб и, отчеканивая каждое слово, произнесла:

— А я клянусь, что приму письмо и не стану чинить препоны и козни тебе и детям твоим.

Шуйский медленно извлек из-за пазухи пергамент, запечатанный личной печатью, и протянул его великой княгине. Их руки на мгновение соприкоснулись, и в этот момент оба поняли — в их отношениях наступил перелом.

Елена почувствовала, как по спине пробежал ледяной озноб. Ее пальцы, коснувшиеся пергамента, дрогнули — не от страха, а от неожиданного осознания собственной уязвимости. Она привыкла быть сильной, железной правительницей, но сейчас, в этот краткий миг, ощутила себя беззащитной перед этим человеком, который столько лет оставался ее злейшим врагом.

В глазах Шуйского промелькнуло нечто, похожее на удовлетворение. Князь знал, что этот момент кардинально повлияет на всю его дальнейшую судьбу. Пусть они не станут единомышленниками, пусть и далее будут ненавидеть друг друга, но теперь каждый из них знал: их связывает общая клятва и общая тайна. Взгляд Василия Васильевича, обычно холодный и расчетливый, на мгновение потеплел, выдавая то, что он тщательно скрывал годами, — уважение к этой женщине, которая, несмотря на свою молодость, смогла не только сосредоточить, но и удержать в своих хрупких руках вожжи правления великого княжества.

Елена аккуратно взяла пергамент и опустила ресницы, чтобы утаить от глаз Шуйского бурю эмоций. Сейчас она хорошо понимала, что этот документ — не простая формальность, а признание всех ее достижений и заслуженное право оставаться у власти вопреки нескончаемым интригам кремлевской знати.

Великая княгиня, с трудом сдерживая волнение, сломала печать, развернула пергамент и быстро пробежала глазами знакомые строчки. Затем с явным удовлетворением взглянула на Василия Шуйского и, благодарно кивнув ему, бросила злосчастное письмо в огонь печи.

Когда бумага сгорела дотла, Елена Глинская опустила сына на пол и легонько подтолкнула его к Телепневу-Оболенскому. Потом поднялась с кресла, давая Шуйскому понять, что аудиенция закончилась.

Василий Васильевич тоже поднялся и поклонился, и каждый из них разошелся в разные стороны: он — к выходу, а она — к фавориту. Оба знали, что впредь они не станут мешать друг другу, равно как и поддерживать.

Едва за думным боярином закрылась дверь, Иван Телепнев-Оболенский шепнул все еще взволнованной правительнице:

— Воистину, Елена Васильевна, ты дивно сыграла свою роль!

Елена Глинская ответила уставшим голосом:

— Сие не роль, друг любезный, сие — жертва!

Глава 31

Дядя с милым зацепились,

Словно волки, озверились.

Власть у трона — вот беда,

Захватить хотят всегда!

Но пищаль их охладила,

Глинская их усмирила!

Лошадь ослепительно белой масти, отбивая снег копытом, грациозно гарцевала по заснеженной дороге, ведущей вдоль реки Неглинной. Ее белоснежная шерсть, переливаясь в солнечных лучах, напоминала россыпь бриллиантов.

На лошади восседала Елена Глинская в ярко-красном бархатном опашне, расшитом золотыми нитями и отороченном мехом соболя, — ее фигура багряным пламенем выделялась на фоне зимнего пейзажа. Морозный воздух пощипывал щеки, а иней на ветвях деревьев искрился, словно драгоценные камни.

Великая княгиня оторвалась от своих спутников — Михаила Глинского и Ивана Телепнева-Оболенского — и с наслаждением вдыхала морозный воздух, напоенный ароматом хвои и свежестью тающего снега.

Князья не спешили догонять всадницу, позволяя ей насладиться ощущением свободы.

— Как дивно она восседает на сем чудесном коне! — очарованно произнес Телепнев-Оболенский, любуясь наездницей, чья осанка напоминала величественные позы древних византийских императриц.

— Тебе лучше ведать, конюший боярин, — усмехнулся Михаил Глинский, поправляя меховую шапку, украшенную спереди огромным драгоценным камнем.

— Пусть отдохнет, а то политикой совсем измучилась: Сигизмунд не унимается, послы его снова заговаривают о возврате земель.

— Нельзя уступать, — нахмурился Михаил Львович. — Это ослабит наши позиции на западных рубежах. Мы укрепили границы, возвели новые укрепления. Теперь у нас есть чем ответить.

— Верно, — кивнул Иван Федорович. — Мои гонцы докладывают о движении польских войск к границе. Нужно быть начеку.

— А что по договору с Густавом Вазой — он держит свое слово?

— Пока да, но полагаю, сие ненадолго. Скоро им понадобятся новые союзы…

Многочисленный конный отряд дружинников, рассредоточенный вокруг на расстоянии версты, внимательно