Война, которая спасла мне жизнь - Кимберли Брубэйкер Брэдли

– Ты же нас не хотела.

Сьюзан посмотрела мне прямо в глаза и отвечает:

– Это было год назад. Теперь хочу.

Но рука Джейми, она в маминой руке крепко зажата. Полиция, может быть, и оставит меня со Сьюзан, но отобрать у мамы Джейми они не вправе – нет никакой причины. Его ведь мама никогда не запирала.

Я говорю:

– Без Джейми не могу.

Сьюзан снова посмотрела мне в глаза и кивнула медленно. Мама пробурчала себе что-то под нос и выпихнула Джейми на дорогу. Я за ней. Когда я обернулась, Сьюзан уже была за оградкой в загоне и расстёгивала подпругу седла. Она не подняла на меня голову. Она не попрощалась.

Глава 42

Когда мы дошли до конца улицы, мама остановилась.

– Это что за палки? – спрашивает, головой на костыли указывает.

– Это для ходьбы, чтобы быстрее было.

Она только фыркнула:

– Да куда тебе ходить-то!

– Куда захочу, – отвечаю я медленно.

– Эт ненадолго, мамзель ты дутая. Ой, ненадолго.

До Лондона поезд ехал ещё дольше, а народу в него набилось ещё больше, чем когда нас эвакуировали. В проходах сидели военные на вещмешках. Какой-то мужчина, увидев мои костыли, уступил мне место; мама сердито зыркнула на него, отпихнула меня в сторону и села. Мужчина хотел было возразить, но я быстро сказала:

– Всё в порядке, я постою. Мне на костылях…

Лучше бы я промолчала. Мама злобно прищурилась и прошипела:

– Уж не знаю, кто тебе в башку втемяшил, будто ты такая вот на виду у всех разгуливать можешь, калечность свою напоказ выставлять. До дома так и быть, доковыляешь на этих своих палках, а потом чтобы и думать о них забыла.

– Но я ведь с ними ходить могу, – возразила я.

– А мне не надо, чтобы ты ходила. Поняла меня?

Я сглотнула. Какой-то кошмар наяву.

– Ада поймала шпиона, – прошептал Джейми.

Мама фыркнула.

– Ага, сочиняй, – бросила она.

– Ада, расскажи ей, – пролепетал Джейми, – расскажи ей, как ты всех спасла.

Я стиснула зубы покрепче и отрицательно мотнула головой.

Стояла глубокая ночь, когда мы сошли с поезда и поплелись, спотыкаясь в темноте, мимо законопаченных на ночь окон по улицам Лондона. Я то и дело спотыкалась о бугристые булыжники мостовой. Звуки, доносившиеся из тени, казались незнакомыми, но гнилостный запах сырых закоулков был тот же.

«Коржик! – думала я. – Я верхом на Коржике…»

Мама сообщила нам, что переехала поближе к фабрике, на которой теперь работала.

– И подальше от этих дурёх, брехливых, с улицы. Вечно только и знают, что напраслину возводить. Работа у меня теперича пристойная, хоть и по ночам опять смены, но всё равно. Да вам понравится жильё-то, нормальное. Не хоромы, конечно, как у вашей богачки паршивой, но ничё, нормальное.

– Сьюзан не богачка и не паршивая, – сказал Джейми.

«О нет, Джейми, – подумала я. – Лучше попридержи язык».

– Ну, теперь-то уж точно богачка паршивая, – продолжала мама. – Небось сколько прикарманила, пока вас держала. Хотя на одёжку вам, смотрю, потратилась. Что это вообще на тебе напялено, Ада? Штаны, что ль?

– Бриджи для езды, – ответила я и тут же пожалела.

– Ох ты господи, эвона как! Для езды-ы! А по-нормальному, это что, бриджи?

– Да штаны просто, только икра в обтяжку, – пояснила я. – Они никакая не роскошь, для роскоши амазонку надевают. А бриджи ничего не стоили, Сьюзан их сама сделала. – Пришлось, когда Мэггины я сносила. А мне пора бы уже научиться держать язык за зубами.

– Ах, амазо-онку, вон оно что! И как же это у тебя своей амазонки нету, а?

Сьюзан хотела мне сделать. Просто ради забавы.

– Короче, в моём доме никаких штанов ты носить не будешь, – заключила мама. – Эти я завтра снесу старьёвщику, а тебе найду что-нибудь нормальное. Нет, только подумать, вот наглая бабень! Так просто брала и выпускала тебя на люди, чтобы все видели.

– А во мне ничего особенно стыдного и нет, – сказала я. – Может, нога у меня и больная, зато голова здоровая.

Шмак!

Я споткнулась, завалилась на спину, ободрала локоть. На мгновение растеряла костыли в темноте, но Джейми помог их отыскать. Тихо, молчи, не говори ничего, твердила я себе. Помалкивай.

Вслед за мамой мы поднялись по лестнице на этаж, потом ещё на один и ещё. На каждой площадке сверху свисала голая лампочка, до того тусклая, что лестничный колодец целиком погрузился в зыбкую тень. Пока мы поднимались, уголком глаза я заметила, как что-то юркнуло в углу. Крыса, решила я. Оказывается, уже отвыкла от них. От вони общих туалетов на лестничных клетках тоже отвыкла.

Мама распахнула грязную деревянную дверь.

– Ну вот и дома, – возвестила она.

В квартире было две комнаты. Мы прошли в первую, с раковиной, газовой конфоркой, столом и стульями. На полу, покрытом линолеумом, жиденький коврик.

Под раковиной – никакого шкапчика. Вообще нигде никакого шкапчика, в который я могла бы поместиться. Это я проверила первым делом.

– Ну? – потребовала мама.

Я сглотнула и говорю:

– Очень мило.

– Ханжа, – не замедлила с ответом мама. – Похоже, спесь из тебя придётся повыбить. – Она взяла один из стульев и приставила к окну. – Ладно, это мы вот сюда поставим, тебе так удобней будет на улицу выглядывать.

Что мне оставалось сказать? Угадать с ответом у меня больше не получалось:

– Спасибо.

– Ба-а, да у нас тут целый пансион благородных девиц на выезде! Вообразила себе небось, что ты из другого теста? Нам не чета? – И мама провела нас в другую комнату, где стоял наш старый платяной шкап и новая кровать. Кровать без белья, только матрас, грубое одеяло и подушка.

До Сьюзан спать в постели вроде этой мне было совершенно привычно. И квартира в целом мне показалась бы ничего. Даже знатная, с двумя-то комнатами.

– На работе сегодня пришлось отгул взять, чтоб за вами поехать, – сказала мама. – Так что пойду спущусь в паб, прогоню стаканчик. Вы двое – на горшок и в люльку. Ада, ведро я тебе сейчас найду.

Я даже не сразу поняла, зачем мне ведро.

– Да я могу в обычный туалет сходить, – сказала я. – Я уже привыкла.

Гневно чеканя каждое слово, мама проговорила:

– Из этой. Квартиры. Ты никуда. Не выйдешь. Поняла меня? Не хватало, чтобы ты меня на весь свет ославила, исчадье ты калечное! Плевать мне, что ты привыкла и что не привыкла. Как оно там было, меня не касается. Здесь будешь делать, как я скажу. А не послушаешься – ой пожалеешь. Ой пожале-ешь, калека безобразная! Калека,