Обронила синица перо из гнезда - Юрий Семенович Манаков

Он только что подробно рассказал о своих таёжных злоключениях, как он чуть не утонул, как самостоятельно выбрался на берег, как из кустов наблюдал за раскольничьими монахинями и их бесполезной жизнью, как из подручных средств изготовил добротный плот и покинул обиталище старорежимных мракобесов.

– Значит, говоришь, никаким другим путём, кроме как через туннель, в долину не попасть? – Хряпин зачем-то потрогал чёрную эбонитовую трубку стоящего на столе телефона. – И всё это сопряжено со смертельным риском для жизни. Но как-то же эти старушки туда проникли!

– Так точно! То есть не могу знать, товарищ капитан госбезопасности!

– Что ты заладил, как попка: так точно, не могу знать! Ты мне ответь вот что – по твоим наблюдениям, сколько времени они там находятся, десять лет, пятьдесят, а может, и все сто?

– Не могу… То есть затрудняюсь ответить.

– Та-ак. А что ты можешь сказать о наличии в скиту церковной утвари, служебных книг? Насколько мне известно, у раскольников эти предметы, как правило, из серебра, золота и драгоценных камней.

– Я, товарищ капитан госбезопасности, наблюдал издаля, – в очередной раз соврал Сашка. Он уже сто раз пожалел, что сболтнул лишнее, когда еще в самом начале их доверительной беседы решил приукрасить свои приключения встречей со старообрядцами. Нет бы промолчать, за язык ведь никто не тянул, а теперь вот отбрехивайся от каверзных вопросов дотошного капитана. – Да они там все ветхие какие-то, еле живые. Где им таким, золотом да бриллиантами ворочать!

– Ну, это не твоего ума дело, гражданин Грушаков, – холодным тоном остановил Сашкины словоизлияния Хряпин. – Пока свободен. В коридоре подойдёшь к секретарю, он даст бумагу и чернила. Изложишь всё письменно. Понадобишься, вызову повесткой.

Однако больше Сашку Грушакова ни разу не приглашали в городской отдел НКВД. В октябре, правда, ему принесли повестку, но уже из военкомата. Едва расписавшись в нижнем углу серого листа, побежал растерянный и обескураженный Грушаков к Недовесову: как же так, Павел Константинович, ведь у меня бронь! Подтверди, дай бумагу! Но начальник партии лишь развёл руками и покачал лобастой головой: экспедиция завершена, руда найдена, срок брони истёк, мои полномочия свёрнуты. Матюгнулся раздражённый Сашка прямо в лицо бывшему начальнику, хлопнул дверью и через три дня, пройдя призывную комиссию, отбыл на фронт. Перед отправкой он выбрал момент и бережно передал Наталье свёрнутую в свиток берестяную карту, после того как друзья, такие же, как Сашка, комсомольцы-ударники, порывисто и бурно пожелав ему воевать достойно и возвращаться обязательно с победой, разошлись из их квартиры.

– Натка, спрячь подальше и береги её пуще глаза. – Сашка вытер шершавыми ладонями слёзы со щёк сестры. – Если я вернусь, отдашь мне, если нет, храни карту до лучших времён. Благодаря ей, можно проникнуть в долину, где хранятся настоящие сокровища. Я их видел. За время моих скитаний по тайге я много думал над тем, что можно сделать с этими сокровищами. Сначала хотел всё рассказать капитану Хряпину, но передумал. Мы с тобой с малых лет хлещемся, чтобы выбраться в люди. Отец боролся за наше светлое будущее, а они его угробили, как последнюю собаку. Мы теперь от этого пятна, что они прилепили на тятьку, не можем отмыться. Ты вот хоть в заворги устроилась, а выше – всё одно не прыгнешь. А я, с моей-то энергией, да в какие-то завхозы! Где справедливость! Через столько мы, сестрёнка, прошли, а толку! Помнишь, как унижались, когда писали отказную, как пьяная мамка лупила нас почём зря? Теперь-то я понял, это она делала от бессилья и страха за нас.

– Такое, Саша, не забывается. Но ты мне хотя бы в двух словах поясни: что там за сокровища? И куда потом с ними?

– Золотой крест, серебряные колокола и подсвечники с алмазами. Иконы – это доски, их можно порубить или сжечь, а вот книги старинные – их надо собрать и выковырять жемчуга из кожаных обложек. Ты же, Натка, видала в антирелигиозном музее старые, с застёжками, пудовые книги. Так вот там, в скиту, в тыщу раз лучше и богаче. Ты говоришь, куда их? – Крест можно распилить и по маленьким частям сбыть на барахолке, только не здесь, а в области. Да что об этом! Будет товар, найдется и кому купить. Но будь осмотрительней, сестрёнка, как говорится: семь раз проверь, а один – отмерь. Или как там, ну, в общем, поняла… Ладно, побежал я, а то в дезертиры попаду. Провожать не надо – это не по-комсомольски, – и Сашка, наскоро обняв плачущую Наталью, выскочил из квартиры в подъезд, у которого уже сигналила полуторка с новобранцами в кузове.

Матушка Варвара отняла глаза от причудливой вязи церковнославянских буковок, выпукло напоминающих узорье теремов и палат, величавые изгибы кремля, купола и маковки древнерусских храмов. Игуменье послышалось, но не ухом, а скорее, сердцем, что кто-то поблизости попал в беду и жалобно просит о помощи. Встревоженная матушка проворно встала и, сотворив с глубоким земным поклоном крестное знамение на образа, покинула свою игуменскую келью.

Окровавленную, издыхающую Зорьку настоятельница скита отыскала почти тотчас же. Грузная корова лежала на опушке перелеска на боку, обречённо вытянув продолговатую рогатую голову по направлению к монастырским строениям. Шерсть на морде Зорьки была мокрой от слёз. Смотрящий в небо левый сливовый глаз с каждым мгновением терял свой живой блеск, тусклая смертная поволока вытесняла остатки влаги из овального зрака бедного животного. Другой, правый, глаз, находящийся ближе к кустистой траве, был прикрыт подрагивающим веком, опушённым золотистыми, красиво изогнутыми длинными ресницами.

Матушка Варвара неслышно опустилась перед Зорькой на корточки и провела сухонькой ладошкой по волнистой шкуре широкой коровьей шеи. На тёмную бурую лывину, растёкшуюся под брюхом кормилицы, старушка в первые секунды старалась не смотреть. Однако пересилила свою слабость и, перебравшись поближе к густо вымазанному запёкшейся алой кровью и подсыхающим жёлтым молозивом вымени, осторожно дотронулась подушечками пальцев до рваной, разваленной страшным зигзагом, раны. Игуменья опасалась своим прикосновением сделать Зорьке больно, но корова даже не вздрогнула – от большой потери крови она уже отходила. Неожиданно Зорька жалобно взмыкнула, отчаянно дернула задними ногами, взметая копытами выдранные из землистого дёрна коренья, и вытянувшись, затихла.

– Господи Исусе, это где же так бедняжка повредилась? – кротким голосом монахини Ефросиньи прошелестело чуть слышно у игуменьи за спиной. Матушка, ничего не ответив, приложила чуткую ладошку к мохнатому коровьему, местами забрызганному подсохшей кровью, боку остывающей