Катастрофа 1933 года. Немецкая история и приход нацистов к власти - Олег Юрьевич Пленков

о немецкой делегации в момент подписания мира: «Все выглядело так, как будто люди были вызваны подписать собственные смертные приговоры. С побледневшими лицами и трясущимися руками, они быстро ставили свои подписи и после были отведены на свои места»[411].

Вильсон в итоге предал свои принципы как по форме, так и по содержанию. Большая часть американской молодежи были настроены к договору очень критично. Уильям Буллит написал Вильсону яростное письмо: «Наше правительство сейчас согласилось подвергнуть все страдающие народы мира новому унижению, подчинению и расчленению – ещё один век войны». Уолтер Липман написал: «По-моему, договор не толерантен и нечестен, но он в высшей степени неблагоразумен». Эти оценки в исторической перспективе оказались совершенно правильными.

Слова Цезаря о том, что никакие победы не могут принести столько, сколько может отнять одно поражение, очень подходят Германии в 1919 г. Парижская конференция началась 19 января 1919 г. – в день, когда за 50 лет до этого был провозглашен германский рейх в том же Зеркальном зале Версальского дворца, где Бисмарк провозгласил единство Германии. Версальский договор был подписан 28 июня 1919 г., в день Сараевского убийства, это очень символично, так как для Германии этот договор носил убийственный характер. Травма Версаля для немцев была усугублена чудовищной пандемией – вирус гриппа «испанка» 1918–1919 гг. убил в Европе более 40 миллионов человек.

Намерения Антанты с самого начала были самые решительные. Открывая конференцию, президент Франции Раймон Пуанкаре сказал: «Господа, ровно 48 лет назад в Версальском дворце была провозглашена Германская империя. Сегодня мы собрались здесь, чтобы разрушить и заменить то, что было создано в тот день»[412]. Во многом эта задача была выполнена, и Клемансо, вручая документы немецким представителям, вынужденным подписать договор под давлением обстоятельств, с сознанием исполненного долга сказал: «Настал час расплаты». Между тем Вудро Вильсон заявил после окончания войны, что будет вести переговоры только с демократическим правительством, что было одним из толчков к демократизации Германии, а теперь это демократическое правительство было вынуждено взвалить на себя ответственность за навязанный Антантой тяжелый мир.

Когда в Германии стали известны Версальские условия, они произвели впечатление грома среди ясного неба… «Все были готовы к худшему, – писал Эрнст Трельч, – но такого не ожидал никто. Старая легенда о врагах отечества – евреях и социал-демократах, приведших страну к катастрофе, возродилась к жизни»[413]. Он же вынес окончательный и убийственный приговор, который тогда разделяли многие немцы: «Версальский договор – это воплощение садистски ядовитой ненависти французов, фарисейски капиталистического духа англичан и глубокого равнодушия американцев»[414]. Немецкий историк Отто Шюдденкопф писал, что после передачи Версальских мирных условий 7 мая 1919 г. в течение полугода немецкий народ испытывал шок[415]. Левые силы и партии также радикально выступили против Версальской системы, спартаковцы упрекали Антанту в том, что она «стремится отдать на разграбление пиратам дикого Запада немецкое рабочее население»[416]. Эта цветистая формулировка впоследствии нашла широкое применение и в нацистской пропаганде. Версальский договор появился практически одновременно с республикой, поэтому он был главным фактором, отвратившим немцев от демократии в период Веймарской республики: если выборы 19 января 1919 г. в Учредительное собрание дали демократическим партиям 76 % голосов, то после подписания Версальского договора на выборах в рейхстаг демократические партии получили всего 43 % – республика оказалась в меньшинстве.

Почему же Версальский мир показался немцам столь чудовищным, ведь гораздо более тяжелые условия безоговорочной капитуляции Германии в 1945 г. не вызвали у немцев вообще никакой реакции, даже чувства обиды? Причиной тому были следующие обстоятельства.

Вопрос ответственности за войну

Самое страшное для немцев обвинение содержалось в статье 231 Версальского договора, в этой статье на рейх была возложена ответственность за войну, между тем немцы были убеждены, что война для Германии была оборонительной. Отметим, что вопросы о виновности за войну и о самом факте поражения во Вторую мировую войну вовсе не стояли, в отличие от Первой мировой войны.

Даже среди германских социал-демократов единственными, кто считал Германию виновной в развязывании войны, были Курт Эйснер, убитый в 1919 г. в Мюнхене, Карл Каутский (в его служебные обязанности входила работа с документами МИД) и Эдуард Давид, который также был чиновником МИД и имел доступ к ключевым документам этого ведомства[417]. Даже у большинства социал-демократов преобладала моральная убежденность в правоте их родины, ведь патриотические манифестации в начале войны были в одинаковой степени характерны для Германии, России, Франции, Англии.

Кроме нелепого обвинения Германии в развязывании войны статья 228 Версальского договора затрагивала честь немцев, она требовала выдачи немецких офицеров для предания их суду. В конце Первой мировой войны была сделана попытка составить список из 4900 военных преступников, включавший кайзера, Гинденбурга, Людендорфа, Бетмана-Гольвега и других, но голландцы отказались выдать кайзера[418]. После окончания Первой мировой войны в Лейпциге прошло 9 судебных процессов, по которым проходил 901 человек, из которых 888 было оправдано. Только в 13 случаях вину удалось доказать, но сроки были относительно небольшими. Двое подсудимых было приговорено к 4 годам за участие в потоплении госпитального судна «Ландоверн Касл» и за расстрел людей, пытавшихся спастись в шлюпках. Специальная комиссия из представителей держав-победительниц 25 января 1919 г. выступила против создания международного трибунала для расследования военных преступлений немцев, поскольку для его работы не было прецедента[419].

Все это выглядело как издевательство и означало моральное унижение Германии, превращение ее в парию. Макс Вебер совершенно точно писал о «вопросе вины» как о грандиозном отравлении политической атмосферы: «Вместо того, чтобы заботиться о том, о чем положено заботиться политику: о будущем и ответственности перед ним, занялись политически стерильными (поскольку они неразрешимы) вопросами вины за прошлое. Сверх того, при этом упускают из виду неизбежную фальсификацию всей проблемы из-за материальных интересов: интересов победителя в возможно большем выигрыше – моральном и материальном, и интересов побежденных, которые посредством признания вины могут получить преимущества»[420]. Французский профашистский публицист Пьер Дриё ла Рошель справедливо отмечал, что накануне прихода Гитлера к власти Германия находится в том же духовном состоянии, как Франция Наполеона III, та Франция, которая спустя 35 лет мечтала об отмене договоров 1815 г. и хотела нового Наполеона, чтобы найти в нем утешение за потерю прежнего[421].

Репарации

Второе обстоятельство, возмутившее немцев, – это то, что условия Версальского мира накладывали на Германию непомерные репарации. Растревоженное национальное самосознание рисовало такие картины, что баснословные по размерам репарации должны были повергнуть в нищету целые поколения немцев (на деле немцы перестали платить по репарациям с 1931 г.). Знаменитый немецкий финансовый