Катастрофа 1933 года. Немецкая история и приход нацистов к власти - Олег Юрьевич Пленков

она не стоила ничего. Эта жестокость, подчас немотивированная производила удручающее впечатление на общество. В особых условиях гражданской войны эта жестокость даже возросла. Рудольф Хесс (Hoess), бывший член фрайкоров (впоследствии комендант концлагеря Аушвиц), писал в своих воспоминаниях, что «боевые действия в прибалтийских странах характеризовались дикостью и ожесточением, с каким я не встречался ни раньше в годы Первой мировой войны, ни потом во время проведения добровольческими корпусами других операций. Любое столкновение превращалось в кровавую резню на полное уничтожение»[390]. Другой очевидец и активный участник фрайкоров Эрнст фон Заломон в своей книге «Изгои» (Die Geächteten) писал: «Мы гнали латышей как зайцев по полю, палили по каждому дому, взрывали каждый мост, валили каждый телеграфный столб. Мы швыряли трупы в колодцы и бросали им вдогонку ручные гранаты. Мы убивали всех, кто попадался нам под руку, и сжигали все, что могло гореть. Там, где мы проходили, стонала земля. Там, где мы шли на штурм, на месте домов оставались развалины»[391].

Фронтовиками, впрочем, были и большинство левых – так что жестокость в немецкой гражданской войне имела место с обеих сторон…

Первоначальная полная аполитичность армии нисколько не противоречит тому, что Ноябрьская революция началась с восстания моряков в Киле: военные моряки почти не принимали участия в боевых действиях, и приказ адмирала Шпеера о выходе в море для принятия боя с английским флотом был совершенно правильно оценен как самоубийство. На фронте же, где солдаты и офицеры в окопах годами кормили вшей, сражались и гибли, где дух боевого товарищества был весьма высок, не могло быть и речи о подобном военном мятеже. В России, как известно, ситуация складывалась иначе: большевики при гораздо меньшем политическом влиянии, чем социал-демократы в Германии, смогли получить влияние в армии, забывшей под влиянием безответственной пропаганды о присяге и своем долге, и таким образом победить.

Роль СДПГ

СДПГ, являясь главной «революционной» силой (формально), собственно революционных целей не ставила. К тому же, в отличие от Франции в начальный период Третьей республики, когда в стране был харизматический республиканский вождь Леон Гамбетта, или Южно-Африканского Союза в лице Луиса Боты, в Германии таковых убежденных республиканцев и общенациональных лидеров не было. В СДПГ не было твердых республиканских убеждений и вождей, поэтому немецкие социал-демократы по приходу к власти в 1918 г. не сделали ни малейшей попытки изменит структуры почти исключительно авторитарного государства. Лидеры СДПГ (за исключением евреев) были простыми работягами: Эберт – шорник, Носке – корзинщик, Вельс – обойщик, Зеверинг – печатник. Они были недалекими людьми, которым недоставало воображения, ни один из них не обладал харизмой лидера поэтому их осмеивала левая интеллигенция, правая буржуазная интеллигенция презирала. В самом деле, руководство СДПГ упустило слишком много, власть ушла от них слишком легко, сразу, как только правые пришли в себя после революции. У социал-демократов просто отсутствовала воля к власти и изменению природы этой власти, они стремились совместить несовместимое. Во многом такое развитие было обусловлено тем, что само правление СДПГ было, как и все немцы, напугано активностью спартаковцев: Носке сам обратился к руководству рейхсвера с просьбой помочь в борьбе против анархии[392].

Один из ведущих социал-демократов Отто Вельс впоследствии признавал, что СДПГ не хотела революции, что революция пришла сама. Монархия в лице Вильгельма II и так себя дискредитировала и в верхах, и в низах, и поэтому главное требование социал-демократов в ультиматуме от 7 ноября об отречении кайзера и отмене престолонаследования (на чем настаивал президент США Вудро Вильсон 14 октября, 23 октября, 5 ноября 1918 г.) не выглядело революционным. Старая власть и так уже обанкротилась донельзя, революция родилась не из осознанных политических целей, а из страданий смертельно уставшего народа, который справедливо полагал, что имеет моральное право на победу. В этой связи специалист по социальной истории ХХ в. английский историк-марксист Тимоти Мейсон отмечал, что «европейские революции с 1917 по 1919 г. показали внутриполитические границы военного экспансионизма»[393].

«Это была, – писал Вальтер Ратенау, – не революция. Это была катастрофа. Двери тюрем распахнулись, надзиратели бежали, освободившийся народ находился в беспомощном состоянии. Если бы это была революция, то ее силы продолжали бы действовать. Но народ не хотел ничего, кроме покоя… Первый год после революции принес определенную степень порядка, что следовало ожидать, так как мы – народ, склонный к порядку»[394]. 9 ноября, когда социал-демократы все-таки объявили всеобщую забастовку, демонстрантов на улицах никто не разгонял, хотя в Берлине было много военных и сделать это было нетрудно, что еще раз показывает, насколько все отвернулись от монархии и Вильгельма II. Перед отречением Вильгельм II в своей ставке некоторое время носился с мыслью отказаться от императорского титула, но оставить себе титул короля Пруссии. На что ему наследник (с 26 октября) Людендорфа Гренер ответил, что армия более не подчиняется Вильгельму[395]… 9 ноября 1918 г. у кайзера был выбор, когда Гинденбург и Гренер заявили ему, что армия не готова выступить против восставших на родине. Вильгельм мог искать смерти на фронте, мог сам выступить против революции и разделить судьбу английского короля Карла I, мог отречься от престола в пользу одного из своих внуков. Генерал Гренер заявил кайзеру в Спа, что он может ехать в изгнание только в том случае, если отречется, а если он не будет отрекаться, то «он не имеет права, как главнокомандующий, покидать армию. Это невозможно». Кайзер сделал именно невозможное[396]…

Принц Макс Баденский без какого-либо сопротивления передал пост канцлера Фридриху Эберту – лидеру СДПГ. Поздно вечером 10 ноября командующий рейхсвером генерал Гренер позвонил Эберту и предложил рассматривать армию как фактор обеспечения порядка и инструмент для борьбы с большевизмом. Затем большинством съезда Советов рабочих и солдатских депутатов 11 ноября в цирке Буша правительство Эберта было конституировано как Совет народных уполномоченных. Таким образом, революция сразу оказалась у своей цели и в дальнейшем у революции не было возможности показать себя при достижении каких-либо политических целей. Никаких изменений в государстве социал-демократы решили не проводить вплоть до Учредительного собрания. Чиновники всех государственных ведомств как проявившие лояльность новой власти были оставлены на своих местах. На этом революция закончилась…

После Ноябрьской революции советские руководители с большим торжеством и облегчением поспешили вступить в первый контакт с социал-демократическим революционным немецким правительством. Каково же было их разочарование, когда народный уполномоченный Генрих Гаазе повел себя холодно и сдержанно, а чуть позже правительство Фридриха Эберта выразило резкий протест против вмешательства во внутренние дела Германии, состоявшего в многочисленных воззвания и