Катастрофа 1933 года. Немецкая история и приход нацистов к власти - Олег Юрьевич Пленков

авторитарном государстве), а как ответственность министра в условиях демократии. Кайзер всегда перед этими угрозами отставки пасовал: авторитет военного руководства был чрезвычайно велик. Кайзер уступил ведущие позиции военному руководству; как писал немецкий историк Карл Буххайм, это был первый рецидив проникновения демократического духа в монархическую Германию[356]. Как бы то ни было, но в 1916 г. без всяких конституционных изменений бисмарковскому рейху пришел конец; установилась, если можно так выразиться, «популистская» военная диктатура. Рейхстаг и после 1926 г., несмотря на принятие «мирной революции» в 1917 г., продолжал занимать пассивную позицию.

Надо отдать должное немецкому Генеральному штабу, прусской администрации – тыл во время войны был организован великолепно: своевременное и жесткое рационирование продовольствия, сырья для промышленности, плановые начала в экономике, последовательное руководство мобилизацией промышленности на нужды фронта – все это сыграло не последнюю роль в том, что немцы, будучи буквально окружены врагами, так долго держались. Решивший исход войны ТВД, теоретически неожиданно, находился на море. Тем временем как немецкий флот без толку простаивал на Балтике, английский флот выполнял свое прямое предназначение – обеспечивал коммуникации метрополии и обрезал вражеские… Державы центра попали с самого начала в настоящую блокаду, в которой сначала царила нехватка сырья и материалов, а затем и голод среди гражданского населения.

В целом, однако, немецкий опыт планирования военной экономики был очень удачным – не случайно он произвел большое впечатление на Ленина. И «тигр» Клемансо, вероятнее всего, сравнивал свою страну с Германией, когда говорил о том, что Франция проявила себя в годы войны как плохо организованная и слабо управляемая нация[357]. Вкупе с бисмарковской традицией государственного социализма этот немецкий опыт во время войны оценивался немецкими националистами по его революционному воздействию на сознание выше, чем Великая французская революция, буржуазность которой, а следовательно, и антинемецкий характер особо подчеркивались. Собственно, германская военная экономика была пробным камнем социализма, что серьезно способствовало укреплению мифа национального социализма. «Под давлением войны, – писал немецкий публицист Йозеф Пленге в 1914 г., – социалистическая идея внедрилась в германскую экономику, экономическую организацию, национальная концентрация наполнилась новым духом. Борьба за выживание нашего народа родила в 1914 г. новую идею, идею немецкой организации, народной общности, немецкого социализма»[358].

Любопытно, что с гораздо большей прозорливостью и энергией, чем военные и гражданские инстанции рейха, смог организовать поставки сырья глава кампании АЭГ (Всеобщей электрической кампании) Вальтер Ратенау. Именно Ратенау поддержал инициативу усиления германской военной экономики, которая исходила от помощника Ратенау по его кампании АЭГ Вигарда Меллендорфа. Ратенау был весьма высокого мнения о собственных возможностях: «Маркс дал миру теорию уничтожения. Из моих же дел вырастет теория конструктивного социализма»[359]. После 1918 г. нападки немецких националистов на еврея Ратенау и его убийство было мало того, что отвратительным, но и не справедливым, ибо то, что немцы смогли выдержать так долго в Первую мировую войну, не в последнюю очередь заслуга немецких евреев. Без энергии Ратенау и научного открытия Фрица Хабера[360] – добыча аммиака из воздуха, поскольку селитра из Чили была недоступна, Германия должна была сдаться в 1914 г. Ратенау был убит националистами в 1922 г., а Хабер эмигрировал от нацистов в 1932 г.[361] Более того, Ратенау в момент поражения Германии, когда в начале осени 1918 г. пришло известие о том, что немецкий фронт зашатался, был единственным политиком, призвавшим к общенародному восстанию – вся нация должна была противостоять иноземных захватчикам как один человек. При этом Ратенау напомнил немцам о героической и самоотверженной Мюнстерской коммуне анабаптистов XVI в., до смертного конца сражавшейся за свои идеалы[362].

Несмотря на то что в конце войны немецкие фронты как будто окаменели и миллионные французские, английские, русские армии не могли ничего поделать, но с вступлением в войну США перевес вооруженных сил стал все более расти в пользу Антанты, война становилась для Германии бесперспективной. После ряда неудач весенних немецких наступлений, затем успешного прорыва 9 августа 1918 г. австрийского корпуса генерала Монаша и поражения Австро-Венгрии, Болгарии и Турции, открывших дорогу в рейх с тыла, поздним летом 1918 г. обозначилось полное поражение союзников Германии – прикрывать их фронт на юге было просто нечем… В этих условиях Людендорф и Гинденбург пришли к выводу, что необходимо завершить войну. В определенном смысле 14 пунктов программы Вильсона были для ОХЛ просто подарком судьбы. 20 сентября 1918 г. Гинденбург и Людендорф авторитетно заявили кайзеру о том, что необходимо немедленно заключить перемирие, так как в любой момент возможен стратегический прорыв Западного фронта[363]. Отметим, что немецкий фронт не был прорван ни в сентябре, ни в октябре, ни в ноябре; военной катастрофы на фронте не произошло, в отличие от того, как то было во Второй мировой войне. Военное командование Германии в момент заключения перемирия и затем мира наивно верило, что таким образом можно будет спасти армию. Более пессимистически настроенный секретарь канцлера Бетман-Гольвега Курт Рицлер отмечал в своем дневнике 1 октября 1918 г.: «Мы практически должны будем принять диктат. Столетнее рабство. Конец мечте о покорении мира. Конец всему нашему высокомерию. Немцы раскиданы по всему миру. Судьба евреев»[364].

Людендорф также конфиденциально заявил кайзеру, что в правительство могут войти представители парламентского большинства. По существу, под давлением высшего военного командования принцип ответственности правительства перед парламентом был введен 28 октября 1918 г. – за несколько дней перед крахом империи[365]. Новое правительство на основании парламентского большинства сформировал либерал принц Макс Баденский, пользовавшийся доверием рейхстага. Лидер СДПГ Фридрих Эберт назвал этот день «днем рождения немецкой демократии». Таким образом, уже 28 октября 1918 г., как это ни парадоксально звучит, по желанию прусского генерала во главе Германии стало парламентское правительство западного образца (канцлер уже стал ответственным перед рейхстагом, а не перед кайзером), структуры бисмарковского рейха окончательно рухнули. Германский канцлер в 1928–1931 гг. Герман Мюллер писал: «Парламентская система была введена в Германии еще во времена кайзера 28 октября 1918 г., когда было определено, что рейхсканцлер для руководства правительством должен иметь большинство в рейхстаге. Республика переняла это правило в статье 54 Конституции»[366]. Целью этого политического маневра руководства рейхсвера было возложение ответственности за поражение на демократическое, парламентское правительство, этот маневр удался, что чрезвычайно отяготило судьбу немецкой демократии и республики в дальнейшем. «Господам социал-демократам, – сказал Людендорф, – придется заключить мир, который сейчас должен быть заключен. Им придется теперь расхлебывать кашу, которую они заварили для нас»[367]. Так оно и получилось: Веймарская республика и незаслуженное поражение, Веймарская республика и Версальский мир для немцев долгие годы были синонимами. Телеграмма немецкого правительства с