Красный закат в конце июня - Александр Павлович Лысков

продолжал сказ Пётр Авдеич. – «Господа! – говорит. – Назвали вы тут меня пришлым человеком. А ведь Старое озеро моё по закону! Ещё дедушке моему принадлежало, Ершу Ставровскому, из мелких бояр. И ябедники эти, Лещ с Голавлём, были у него в холопьях. И насчёт их голодной смерти так скажу. Вестимо, прошлым летом озеро наше позасохло, оскудело. Потому Лещ с Голавлём сами по своей воле в Пую сволоклись и там по омутам промышляли. А я их вовсе не гнал. Человек я добрый. Знают меня и на Суланде, и в Долматове, и в Ровдине, и в Важском городке. Знают и дети боярские, и головы стрелецкие, и гости торговые. Поставляют меня перед ними честно на блюдах. И многие люди с похмелья ухою моей отпиваются…»

Довольный хохоток донёсся от ребятишек за столом.

Поторопили: дальше, Пётр Авдеич!

– А дальше Лещ да Голавль говорят: «Да! Знают тебя, Ерша, и в Суланде, и в Долматове, и в Ровдине, и в Важском городке. Это верно. Да кто знает-то? Бражники и голыши, которым не сойдётся купить доброй рыбы. Купят Ерша за полденьги, возьмутся есть, да больше расплюют. А остатки собакам за окно вымечут…»

Рыбий скелет улетел в открытое окошко. Другого ёршика выгреб горбун из блюда. Опять обсосал и вывесил останки для наглядности. Продолжил:

– Настал черёд жалобе Осетра. И Осётр молвил: «Ёрш – прямой кат. Вот как было. Шёл я из вотчинной своей реки Паденьги к Старому озеру. В устье встретил Ерша. И говорит он, мол, жаль мне тебя, брат Осётр. Не ходи в Старое озеро. Я оттуда возвращаюсь, гляди, какой – с палец. Оголодал. А туда-то шёл из своей вотчинной реки Туйги, так был тебя вдвое толще. Щёки до переднего крыла. Вдоль меня – семь сажен. Поперёк – три. Хвост что лодейный парус. А ныне от прежнего дородства ничего не осталось. Совсем отощал в Старом-то озере.

– Я вору поверил, – говорит судьям Осётр. – Назад воротился. В реке зимовал. Едва не сдох».

Пётр Авдеич дал время слушателям посмеяться, перекинуться мнениями и задал вопрос:

– Ну, как вы полагаете, кого напоследок судьи к дознанию привлекли?

Ребята стали высказывать догадки, загалдели. Многих рыб перебрали. Всё невпопад. Умолкли озадаченные.

– А вот кого призвали к суду – Сома-воеводу! Сом усы раздул и говорит: «Всё как есть правда! Этот Ёрш – оловянны глаза брата моего затащил в невод. Брат мой вверх по Пуе шёл. Ёрш – щетина, ябедник, бездушник – завлёк его в лукавый разговор. „Далече ли ты, Сом, видишь?“» – спрашивает.

Брат мой достойно отвечает: «Вижу Пую с вершины до устья».

Ёрш смеётся: «Да, зорок ты, Сом. А я только и вижу, что у тебя за хвостом».

А той порой под брата моего рыболовы уж невод завели.

На берегу брата моего лупят поленом по голове, а Ёрш на мелкой воде пляшет: «Вот как нашего Обросима околачивают!»

– Судьи выдали Ерша с головою. Казните! Ешьте!.. – так закончил горбун.

А обглоданную рыбку стал предлагать всем по очереди, и Евстолье тоже.

В это время грохнули ворота в сенях, пинком распахнулась дверь в избу и головой вперёд под низкую колоду опять влетел Обух Плетнёв со словами:

– Зла крапива, да не сваришь пива. Ноги пора уносить, Авдеич. Нынче ночью через пролом уйдём.

Усаженный за стол, налегая на кашу вместе с домочадцами, он рассказал, как ненароком дознался о коварстве уездного начальства. Чтобы выиграть время, дал согласие завтра своим гудошникам играть на свадьбе станового, где, по замыслу мстителей, их всех и должны будут повязать. Но к тому времени ищи их как ветра в поле.

Вот как заканчивается жизненный покой на земле!

После ухода Обуха баба всплакнула. Горбун умолк. Тимоха пригорюнился.

Только простодушный Силуян ничего не понял.

– Что с ёршиком-то стало? – спросил он.

От этой детской наивности воспрянул духом Пётр Авдеич. Ударил в ладоши. Взвизгнул, охнул, долбанул кулаком по столу.

– А Ёрш-то, брат, увёртливый. Встал к истцам хвостом. Попробуй заглоти! Уставил на ворогов все свои щетины. А они у него что лютые рогатины либо стрелы. Махнул хвостом да и был таков!

31

В парной ночи августа свет лучины клином сходился – из окошка остриём в могильную тьму, в звезду на небе.

Брякнуло что-то в скоморошьем скарбе, закинутом за плечо, и послышался голос горбуна:

– Эх! Звонки бубны за горами! Ночью плачь, Евстолья. А утром радуйся. Жди. Прежде веку не помрём.

И шаги дорогих гостей стали удаляться в ту сторону, где в чёрной ночной заливи огни сторожевых костров Важского городка венчиком разбегались по остриям бревенчатых стен.

Уже издалека донеслось:

– Силуян! А грамоту сию писал Пескарь Подьячий. А Рак Глазунов запечатал левой клешней. А в трубку её свернул и усом обвязал Налим. А тюремным сторожем был Жук Дудин!..

И кажется, можно было разглядеть, как на пороге избы улыбкой высветилось в темноте лицо блаженного дитяти…

Даже у меня, автора, иной раз возникает недоверие к игре в слова, так называемая художественность или картинность, сценичность, киноподобность воссоздаваемой истории. А читателю прямодушному, современному, компьютеризированному, вымыслу предпочитающему слово вещное, предметное, я думаю, и вовсе противен изобразительный метод. Такому человеку подавай «правду, а не вымысел». Подавай полицейский протокол с места происшествия, прямую речь истинных участников событий, строку в летописи, неоспоримую цифру и подлинное имя. Въедливый читатель-скептик, сторонник прямого высказывания и литературы факта, законным образом возмутится последней сценой главы 31 (хотя, впрочем, он до неё, может, никогда и не доберётся). А если случайно всё-таки откроет на этой странице и начнёт читать, то строго спросит: а откуда это автор взял, что ночь в тот день была влажная? Как это, интересно, расслышал через 380 лет слова горбуна? Да и сам горбун этот как на свет явился?

Скажет: не верю!..

Надо считаться с такими людьми.

Попробую уважить. Внушить доверие.

Цветную картинку сделаю чёрно-белой. Далее – переведу в графику. Штрихи, как моток проволоки, растяну в нитку, в прямую линию.

Заговорю научно-популярно. И даже со ссылками на первоисточники, как в какой-нибудь диссертации…

Начну с персонажа под названием «горбун». Откуда, спрашиваете, он взялся? Отвечаю: горбун сошёл в текст с одной из гравюр XVII века. Так что можно сказать, этот тип имеет вполне документальную основу. Гравюра-то писана с натуры.

Вдобавок жил некий Петруша-горбун в моей деревне Синцовской в конце прошлого века. Тоже и его, милого человека, хотелось помянуть.

О погоде. Летом, в августе, перед холодами, бывают такие