На червленом поле - Мария Воробьи

Тогда Сезар развернулся и, вытащив меч, в одиночку поскакал прямо на них. Так страшно и так дико это выглядело, что отряд едва не дрогнул: он казался им каким-то демоном, призраком или духом. Но мужественные люди обнажили мечи и своим примером удержали маловерных.

Сезар скакал вперед и вперед, и он поднял высоко свой меч, и обрушил его на врагов, и пролетел сквозь их строй, и потом только оглянулся.

Он понял, что стоит пеший.

Тело его, пронзенное насквозь тринадцатью мечами, лежало на траве, лицом уткнувшись в землю. Конь его, задумчиво наклонив голову, смотрел на мертвого Сезара. Люди стояли над ним в молчании, изумленном и даже торжественном: им казалось, что этот человек не смертен.

Созерцание своего тела было чуточку неприятным.

Сезар отвернулся. Перед ним расстилалась прозрачная дорога, ведущая куда-то, куда не ведут земные дороги. Сезар оглянулся еще раз, словно силился вспомнить то, что он забыл, но так и не вспомнил.

К нему подошел человек, глаза которого очень сильно косили. Только теперь Сезар понял, кто был этот человек. В руках у Педро Луиджи были поводья, он вел за собой призрачного коня, коня блед. И он сказал своему брату:

– И дальше мы отправимся вдвоем, на одной лошади, как тамплиеры, потому что мне тоже туда дорога.

Они молча влезли на коня, и Сезар легонько тронул поводья – такие же призрачные, как и дорога, как и они сами.

Они отправились вперед и скоро растаяли в летнем предгрозовом воздухе.

Глава 48. Лукреция

Лукреция была где-то далеко, совсем не здесь. Тело ее, истерзанное болью, корчилось на родовом ложе, забывая дышать. А она была в середине тьмы, где не было времени.

Перед Лукрецией стоит Смерть.

Смерть похожа на мать Лукреции, только глаза у нее совсем черные. Смерть высока, черные грозовые облака лежат на ее плечах, как плащ. Лукреция – растрепанная, в пропитанной потом рубахе – достает ей едва ли до колена.

Они стоят на высокой скале.

За спиной Смерти клубится непроглядная тьма.

За спиной Лукреции – бездна.

Смерть говорит Лукреции:

– Сражайся, сражайся со мной. Если одолеешь меня – уйдешь живая, и ребенок твой тоже будет жить. Если не сможешь победить меня, но устоишь на утесе, – выживешь одна. Если я смогу столкнуть тебя с обрыва – умрешь сама. Ведай же страх, ведай страх.

Так страшен ее лик, что Лукреция отвечает, плача:

– Я не хочу. Мне больно, мне очень больно. Я забываю, как дышать. Можно мы просто уйдем отсюда, а смерть как-нибудь потом, потом?

Но Смерть движется на нее. За спиной Смерти звенит все, что когда-либо пронзало тело человека с целью его убить: бряцают копья, гремят мечи. За спиной Смерти текут все яды, которые когда-либо убивали людей, – и все реки, в которых люди тонули. За спиной Смерти высокой стеной огня идут пожары. За спиной Смерти безглазыми черепами, полуразложившимися телами смотрят все предки Лукреции, говорят: и ты с нами будешь.

Маленькая Лукреция, измученная страданием, стоит перед Смертью. Она одна, и за ее спиной ничего нет.

За ее спиной бездна.

Тогда Лукреция, плача, бьет Смерть кулаком, но та не шевелится даже, а продолжает – медленно, очень медленно – продвигаться вперед.

Лукреция бьет ее еще раз. Она еле стоит на ногах от усталости, руки ее дрожат так, что она даже не может сжать их в кулак.

Лукреция снова отплевывалась мелкими и частыми выдохами. Глубоко дышать у нее не получалось. Она снова лежала на кровати, и вокруг нее были служанки и повитухи. Церковный колокол бил полдень.

– Я не хочу туда снова, – хотела сказать она, но губы не слушались, сил на такую длинную фразу не было. Женщины, склонившиеся к ней, не поняли ее.

Они словно были где-то за стеной или за стеклом, а она была одна, одна со своим страданием и со своей бедой.

Время шло. Лукреция знала, что сейчас, вот сейчас начнется снова. У нее есть минута или две, но скоро начнется снова. Этого не избежать. От этого не спастись. И это ожидание мучения было хуже, чем само мучение.

Мир стал гаснуть.

Смерть теперь выше облаков. Она бледна и длинна, мало уже похожа на мать Лукреции. Лукреция поворачивается и бьет ее плечом. Потом, с плачем, оседает к ногам Смерти. Смерть каменная, стальная, гранитная, железная.

Слезы текут из глаз Лукреции.

Смерть движется вперед. Очень медленно, но неотвратимо. Бездна все ближе. Лукреция не может встать, она плачет.

За что, за что эта бесконечная мука!

Лукреция снова пришла в себя.

Комната окрасилась в красно-розовый свет, который бывает при закате. Неужели уже закат? Неужели так много времени уже прошло? Лукреция огляделась по сторонам. Женщины стояли рядом с ней, но у них были усталые и встревоженные лица. Они больше не знали, что с ней делать. Им было страшно, что она сейчас умрет: и каждая из них на своем веку видела такую мать, что умерла родами. Долгие, долгие и бесплодные мучения Лукреции тревожили их.

Лукреция приветствует новую схватку. Время идет теперь быстрее.

Промежутки все короче. Просвета все меньше. Все застилает тьма.

Лукреция оборачивается на бездну. Всего лишь подтащить себя к краю и – метнуться вниз, полететь в последний раз. Избавление близко. Все, все что угодно, но не эта пытка.

А ребенок? Тоже в бездну, вместе с тобой?

Тогда Лукреция, сидящая у ног Смерти, поднимает руку. Бьет Смерть бессильной ладонью сквозь боль. Нога смерти холодна и неподвижна, словно сделана из мрамора. Лукреция приближается к ней лицом, впивается зубами.

Глыбу невозможно сдвинуть, но в истерзанной Лукреции поднимается какая-то новая злость.

Она молотит и молотит, кусает и кусает, бьет ногами, наваливается плечами.

Тьма не кончается. Боль должна была уже давно схлынуть, но нет: она не кончается.

Что, теперь так будет всегда? Абсолютная боль, бесконечная боль?

Лукреция бьет и молотит слабыми руками по ногам Смерти. Смерть неотвратима – знает Лукреция.

Но все-таки бьет.

И еще раз.

И еще раз.

И, почти не веря, Лукреция ощущает, что холодные ноги смерти движутся назад, прочь от Лукреции и от ее ребенка.

Лукреция закрыла глаза на мгновение, раздался возмущенный крик, и молчание спало: женщины зашевелились, заговорили, сверкнуло лезвие ножа, кто-то подавал алую катушку специальных родильных ниток, чтобы перевязать пуповину.

– Чудесный здоровый мальчик,