Фернандо Магеллан. Том 1 - Игорь Валерьевич Ноздрин

шагов, но куда идти дальше? Попытался найти солнце, поднял голову, заметил обилие закрывавшей небо зелени. Он обиделся на лес, не пускавший его к людям, на себя, на птиц, голосами заслонявших шум моря, на отказавшегося пойти с ним Дуарте и, наверное, не заблудившегося бы в дебрях. Антоний сжал губы, нахмурил брови, надул щеки. Ему казалось, будто он прозреет, точно определит, куда двигаться, но озарение не приходило. Священник направился через кусты, не замечая новых ссадин, смахивая с лица обрывки паутин.

Зверушки стремительно убегали из-под ног, цветы превращались в бабочек, мохнатые страшные пауки шарахались в стороны. Пахло сыростью и гнилью. Теперь Антоний не просто хотел увидеть гуанчей, а страстно мечтал о встрече. Изумрудная зелень быстро начала темнеть, становиться серой однообразной массой, подкрадываться, цепляться за одежду. Она собиралась наброситься на него, заколоть колючками насмерть, разорвать, растащить по кусочкам. Антоний испугался. Злой воинственный лес окружил его кольцом, теснил, наступал, готовился ударить копьем, выпустить стрелу. Смолкли голоса птиц, что-то заскрежетало, заухало, злорадно засмеялось, раскатилось эхом, завыло. Впереди, сзади, сбоку зажглись тлеющие холодные синеватые огоньки. Они приближались к нему, бежали прочь, заманивали в овраги. Желтоватые светящиеся горошинки ползали под ногами, прятались в опавших листьях.

Антоний прижался спиной к шершавому стволу дерева, боялся пошевелиться, напряженно вглядывался в темноту, пытался задержать подстерегавшую опасность. Она не торопилась накинуться на него, издевалась над несчастным, переползала с одного места на другое, примеривалась, где будет удобнее расправиться с ним, швыряла в лицо жирных мотыльков, сыпала за шиворот колючие веточки. Монаха трясло от страха. Под ногами мерещились змеи с раскрытыми пастями и тонкими жалами. Их чешуйки вздрагивали, светились холодным мертвым блеском.

– Господи! – закричал он, – пронеси чашу сию мимо меня! Чужой хриплый срывающийся голос утонул в глуши, эхом хлестнул по нервам. Дьявольская нечисть завизжала, засмеялась.

– Во имя Отца, Сына и Святого Духа! – возопил он к Троице и торопливо осенил себя знамением.

– О, Боже… – остолбенел Антоний. Нательный крест исчез! На мгновение монах застыл от неожиданности, но вскоре нащупал распятие, выставил обеими руками навстречу опасности. Он простоял несколько минут, но ничего не изменилось. Огоньки вспыхивали, затухали, расползались. Однако теперь было не так страшно.

– Святая сила пребудет со мною! – повторил заклятие капеллан, очеркнул крестом полукруг, создал невидимое препятствие. – Помоги, спаси, Господи!

Слева отчетливо ударила пушка. Антоний поспешил навстречу Шипы врезались в лицо. Он упал на колени, громко заплакал навзрыд, всхлипывая и причитая. Слезы лились по окровавленному лицу, попадали в рот, из носа капали сопли. Пушки били через равные промежутки времени, звали домой на корабль. А лес не пускал.

Антоний уже не боялся темноты и мерцающих колдовских огоньков. Впереди ждали люди, искали его. Он успокоился, хотел закричать, но понял, что никто не услышит. Монах подполз к дереву, прижался спиной к стволу, сел к морю лицом. Он обхватил ноги руками, опустил голову на колени, стал ждать рассвета, счастливо улыбаясь, когда ухо ловило гулкое эхо орудийного выстрела.

Утром на берегу матросы «Виктории» подобрали грязного голодного Антония и доставили на флагман. В разодранной рясе, с кровоточащими царапинами, насквозь промокший в обильно выпавшей росе, священник понуро лез на палубу, путался одеревеневшими от усталости ногами в кольцах веревочной лестницы. Сверху сочувственно глядели Пигафетта с Барбосой.

– Если бы ты рвался к женщинам, я бы понял тебя, но тут… – развел руками Дуарте.

– Я думал, гуанчи близко, – переваливаясь через поручни, оправдывался Антоний. – Шел, шел… Потом заблудился. Спасибо, начали стрелять, а то страшно было, – сознался путешественник.

– Туземцы привиделись? – поинтересовался Пигафетта.

– Злые духи. Их там тьма-тьмущая. Горят, шевелятся… Ох, страсти!

– Не лезь, куда не следует, – наставительно произнес Дуарте. – Твое место у креста в окружении охраны.

– Пустынники проповедовали одни, – попытался возразить Антоний.

– Их птицы и звери кормили, а тебя чуть не съели, – перебил Дуарте. – Святости в тебе мало для великого дела. Это потому, что ты вечно сомневаешься.

– Я советовал ему позвать на вулкан де ла Рейну, – вспомнил Пигафетта. – Мы бы нашли их по святому сиянию!

– Не кощунствуй! – рассердился Дуарте. – Это у вас, в Италии, мудрецы развелись, как крысы в трюме, а у нас инквизиция быстро лечит от ереси. Вкусил страстей по скудоумию своему? – спросил монаха.

– Вкусил.

– Без меня не ходи на берег! Это приказ капитан-генерала. Понял?

– Понял.

– То-то.

Барбоса ушел, довольный тем, что не придется рыскать по лесу в поисках францисканца.

– Ночью я узнал много нового, – застенчиво поделился открытием с другом Антоний. – Правильно в Библии написано: «Человек – венец творения!» Даже демоны подвластны ему. Надо быть крепким духом, и они не подступятся.

– Тебя искушали черти? – черные глазки ломбардийца загорелись любопытством. – Расскажи, пожалуйста!

– Потом, – отмахнулся священник.

– Нет, сейчас, – упрашивал Пигафетта.

Он схватил Антония за руку и потащил в каюту.

* * *

«Среди Канарских островов есть один, – читал Пигафетта сытому и переодетому Антонию, – на котором нет источников воды, где в полдень с неба спускается облако, окутывающее дерево, после чего из его листьев и ветвей сочится большое количество воды. У подножия ствола лежит ров, напоминающий своим видом ключ. В него стекает вода. Только этой водой, и никакой другой, утоляют жажду обитающие тут люди, домашние животные, дикие звери»[13].

– Откуда ты узнал это, – удивился Антоний.

– Я слышал, как Франсиско Альбо рассказывал о нем матросам, – усаживаясь удобнее на матрас приятеля, пояснил итальянец.

– Он видел источник?

– Не знаю. Разве это имеет значение?

– Нельзя пересказывать слухи, надо писать о том, что увидел. Я не встретил такого дерева.

– Наверное, ты не дошел до него. Альбо не лжет!

– Плиний писал о деревьях, собирающих листьями влагу из туманов, но они не способны напоить людей.

– Господь накормил тремя хлебами тысячи израильтян! – возразил итальянец.

– То – Господь, а не дерево… Если оно по Божественному Промыслу поит людей, так бы и написал.

– Альбо не поминал Всевышнего.

– Тогда зачем переписываешь сказки? – упрекнул Антоний. – В научных трудах и без тебя великая путаница.

Пигафетта надулся, отвернулся, стал рассматривать гавань, будто ему нет дела до разговоров.

В море белели паруса бригантины[14]. Пушинки парусов росли над горизонтом, обрастали рядами риф-сезней, шпрюйтами булиней, равномерно распределявшими силы натяжения полотнищ. Над ними появились трехцветные испанские вымпела, потянувшиеся языками к гавани. Низкий коричневый корпус, поначалу выглядевший маленькой щепкой под развернутым листом бумаги, ширился развалом бортов, гордо поднимал нос. В куче вздыбленных парусов Пигафетта различил два этажа добавочных лиселей, гусиные перышки кливеров, широкий нижний блинд, скрывавший золоченый растр. Судно спешило.

Пигафетта обернулся к приятелю. Уткнувшись поцарапанным носиком в матрас,