Белый снег, черные вороны - Чи Цзыцзянь

тогда их не заметил, он продолжал бы носиться по горам и лесам. Во время той перестрелки удалось вырваться только пятерым, остальные были убиты или ранены. Зимой хунхузы носили однобортные ватники, а поверх них кожаные куртки, таким образом, оставался незакрытым ремень, чтобы было удобно выхватывать с пояса пистолет. У главаря же, кроме оружия на поясе, обычно был еще один пистолет, незаметно спрятанный за воротником. Бандиты носили собачьи шапки, короткие спереди и длинные сзади, это и от снега защищало, и маскировало оружие. Муж Чэнь Сюэцин, увидев, что плотно окружен, и осознав безвыходность положения, выхватил из-за спины пистолет и убил себя сам.

Однажды после того, как погиб отец Чэнь Шуя, Чэнь Сюэцин вышла из лавки, одетая в сиреневую шубу и черные кожаные сапоги, с высокой прической и разноцветной корзинкой, заполненной конфетами, которые она и стала раздавать в каждом дворе. Когда посреди чумы красивая женщина приходит и дарит конфеты, это доставляет людям радость. Однако Чэнь Сюэцин ходила только в те дома, где жили китайцы. Знавшие о ее положении, получив конфеты, часто спрашивали, не замуж ли она собралась? Женщина отрицательно качала головой, слегка улыбалась и поясняла, что скоро Новый год, в лавке скопилось слишком много конфет, поэтому и решила раздать соседям. Кто ее не знал, те полагали, что она собирает пожертвования по заданию церкви, и, получив конфеты, побыстрее запирали дверь, не желая вносить деньги.

Ариэль по пути к Синьковой встретил раздающую конфеты Чэнь Сюэцин. Та, заметив скрипача, слегка улыбнулась и неожиданно сообщила, что готова выпить с ним кофе. Обрадованный донельзя Ариэль повел ее в отель «Модерн» на китайской улице. Во время эпидемии из приличных мест, где можно было выпить кофе, осталось только это. Ариэль, сидя за столом у окна, не осмеливался надолго задерживать взгляд на гостье и обращал свой взор в окно. Он боялся, что его разгоряченный взгляд обожжет женщину и она больше не согласится пить с ним кофе. А вот заметно опустевшей Китайской улице за окном такой огненный взгляд, напротив, не помешал.

Чэнь Сюэцин, допив кофе, поблагодарила Ариэля, повесила на локоть корзинку и попрощалась. После ее ухода скрипач надолго уставился на то место, где она только что сидела, и размышлял, случится ли им вновь выпить кофе вместе. Он был просто опьянен, однако не понял, почему Чэнь Сюэцин решила раздавать конфеты, неужели она собралась закрыть лавку?

Хотя Синькова тоже не догадалась, почему Чэнь Сюэцин раздаривала конфеты, но ее поведение трогало людские сердца. Вид Чэнь Сюэцин, раздающей на улице конфеты, стал самой красивой картиной на улицах Пристани с начала эпидемии. Тогда-то певица и подумала, что если во время службы в церкви Наташа будет раздавать по конфете вносящим деньги на благотворительность, то как бы мило это выглядело!

Наташа с радостью согласилась.

Болевшее из-за переживаний сердце Лушкевича наконец-то успокоилось, и он сам выделил деньги на покупку конфет. Слуги обежали пять конфетных лавок, пока не нашли одну работающую. Круглые конфеты, упакованные в прозрачную словно стекло бумагу, были разноцветными и притягательными, казалось, что в конфетах после сезона дождей спрятала свою душу радуга.

Церквей в Харбине становилось все больше, но Синьковой милей всех был Свято-Николаевский собор. Новый город находился на гораздо более высоком месте, чем Пристань, а Свято-Николаевский собор располагался прямо на въезде в Новый город, поэтому при подъезде на эту церковь сначала надо было смотреть снизу вверх, но постепенно дорога поднималась, расстояние между собором и человеком сокращалось – так достигалась гармония и возникало ощущение, что входишь в свой дом.

Большинство церквей были построены из кирпича, но Свято-Николаевский собор, в отличие от них, был деревянным и срубленным без единого гвоздя. Свободный от каменных оков, этот храм производил впечатление мягкости и будто сливался с облаками. Из-за желто-зеленого цвета стен и шестиугольной металлической черепицы на куполе долгой-предолгой зимой собор напоминал вечнозеленое дерево, согретое солнечными лучами и искрящееся жизненной силой. Его облик был необычным. Главное здание собора напоминало сказочный шатер, над которым вертикально возвышался неравносторонний шестиугольный купол. Верх его украшало черно-белое металлическое сооружение в форме луковки, и только над ним уже возвышался крест – обязательный элемент любой церкви. На пристроенной с северного фасада колокольне на разной высоте располагались три башенки-луковки, на каждой из которых тоже имелось по кресту. Кресты на других церквях казались Синьковой торжественными и священными, а кресты Свято-Николаевского собора она воспринимала как простые и одухотворенные, она видела в них голубей, которые в любое мгновение могли упорхнуть в небо.

Каждый раз, когда Синькова стояла внутри собора, взирала на узорчатые росписи вокруг и пела, ей казалось, что у нее расправляются крылья, открывается душа, а тело становится невесомым. Сейчас еще и Наташа, одетая в ангела, с корзинкой в руке стояла рядом и раздавала конфеты прихожанам, делавшим взносы на благотворительность. От этого Синькова еще ярче ощущала, будто она уже на небесах. Она подумала, что исполнение арий о веселом и грустном на освещенной сцене под аккомпанемент оркестра не идет ни в какое сравнение с пением священных гимнов без всякого оркестра, стоя перед алтарем среди набожного шепота молитв прихожан. Пение в церкви куда сильнее воплощало радость и горе человеческой жизни. В такие мгновения радость и горе как будто обретали крылья и были готовы воспарить.

Двадцать седьмого числа последнего лунного месяца раздавшая все конфеты Чэнь Сюэцин после ужина дочиста убралась в лавке, а затем, взяв за руку Чэнь Шуя, отправилась навестить Ди Фангуй.

После того как Цзи Юнхэ и Хэ Вэй умерли от чумы, Ди Фангуй обрела подлинную свободу и стала хозяйкой зерновой лавки. Первое, что она делала по утрам, это открывала двери и бросала по пригоршне риса под два вяза, а затем весело ожидала прилета воронов. Старую табличку с названием лавки она сняла, а вместо нее придумала использовать вращающийся фонарь. Этот фонарь с четырех сторон был стеклянным, а поверх стекол на каждой стороне в разном стиле было написано «Зерновая лавка Фангуй». На разных сторонах фонаря были изображены гаолян, просо, кукуруза и колосья пшеницы. Однако, поскольку Цзи Юнхэ умер от чумы, то в открытую лавку все равно никто не приходил.

Когда Чэнь Сюэцин с сыном вошли в лавку, Ди Фангуй застыла от изумления. Однако она изумилась не их приходу, а лицу Чэнь Сюэцин. Ее лицо было светлым как никогда ранее. Светлым как что? Как круглая луна, наполненная сиянием. Ни с чем не сравнимая умиротворенность словно говорила, что луну ничуть не страшит постепенное убывание света, которое начнется с завтрашнего дня.

Чэнь Сюэцин была одета в сиреневую шубу и обута в новехонькие красные сапожки. Она присела и, заметив, что Ди Фангуй рассматривает ее обувь, улыбнулась: «Я знаю, что у тебя в этом году зеленые сапоги».

Ди Фангуй поняла, что красные сапожки для Чэнь Сюэцин делал Розаев, но ведь до Нового года еще три дня, зачем же она их надела раньше срока?

Чэнь Сюэцин сказала Ди Фангуй, что в этом году ей нужно уехать по срочному делу, она выезжает сегодня же. Поезда сейчас не ходят, и она уже наняла конную повозку. По ее словам, с сыном путешествовать было бы неудобно, не могла бы Ди Фангуй присмотреть за ним некоторое время? Кроме того, с началом эпидемии расцвело воровство, она опасается, как бы ее лавку не ограбили, поэтому попросила каждое утро проверять, как там дела. Договорив, она достала и передала Ди Фангуй две вещицы. Первая – ключ от дома, а другая – мешочек с конфетами, который попросила передать от нее на Новый год в подарок Розаеву.

Ди Фангуй слышала о том, что Чэнь Сюэцин раздает конфеты, знала и о том, что она не дарила их иностранцам. То, что она оставила конфеты для Розаева, а еще из года в год носила сшитую им обувь, похоже, свидетельствовало о ее