Амур. Лицом к лицу. Выше неба не будешь - Станислав Петрович Федотов

– Это потому, что ты наполовину русский! – Мэй откровенно засмеялась. – Русские живут под холодным небом, они – варвары. А мы, ханьцы, живём под тёплыми небесами, которые нас оберегают. Мы – народ цивилизованный!

– Что же ты, цивилизованная, живёшь с варваром?

– Ну, во-первых, ты – варвар лишь наполовину, во-вторых, я тебя люблю, в-третьих, человек – самое ценное, что есть между небом и землей[45]. А ты – мой человек. Самый ценный!

Мэй выдернула руку из-под руки Сяопина, пробежала вперёд и начала швыряться снежками. Звонкий смех её, рассыпаясь на мелкие звёздочки, закружился вместе с начавшимся снегопадом.

– Ты посмотри, какая красивая зима! – крикнул Сяопин, любуясь подругой, которая в светлой шубке и такой же шапке сама была похожа на большую снежинку.

Прохожие останавливались и провожали взглядами весёлую взбалмошную пару, свалившуюся неизвестно откуда и убегающую неизвестно куда. И думали: какие же они счастливые, эти юные создания, пока не знающие забот и тягот жизни!

Им никуда не надо было спешить. Цзинь пригласила их отметить вместе русский Новый год. Китайский год зелёной крысы должен был наступить 5 февраля, ждать его показалось невмоготу, от Чаншуня давно не было писем, зато всё чаще вспоминался Иван Саяпин (Цзинь почему-то казалось, что он тут, в Харбине, где-то неподалёку), а главное – очень уж соскучилась по старшему сыну и жене его невенчаной, вот и пригласила. Конечно, это было несправедливо по отношению к Фэнсянь, которая оставалась одна с детьми (от Сяосуна тоже не было вестей), но та вроде бы собиралась навестить родителей, или наоборот, родители намеревались приехать в Пекин – в общем должны были вскоре встретиться, и это немного смягчало чувство вины перед невесткой. Для оправдания приглашения Цзинь напомнила, что она крещёная, и её можно называть Евсевия, но лучше – Ксения, а потому русский Новый год как праздник вполне годится.

Сяопин и Мэйлань сдали последние экзамены, утвердили в деканате темы дипломов и с чистой совестью прикатили в Харбин. В первый же вечер пошли прогуляться по Бульварному проспекту и стали случайными свидетелями то ли похищения, то ли ареста неизвестного одноглазого человека. Однако это не произвело на них особого впечатления и через три-четыре квартала событие благополучно забылось. Знал бы Сяопин, что вдаль по проспекту унеслась не машина, а вероятность встретиться с родным отцом!

…Ивана привезли в какой-то дом в Старом городе. Он понял это, когда по путепроводу пересекали железную дорогу, потом петляли по переулкам. Всю дорогу его спутники молчали, и Иван не навязывался с вопросами. Придёт время – всё скажут.

Привезли, пригласили выйти. Вежливо попросили, без насилия, не сравнить с тем, как усаживали в машину.

Иван вышел, осмотрелся. Тёмный двор, двухэтажный дом с чёрными окнами, в двух окнах – электрический свет. Людей не видать и не слыхать.

– Пройдёмте, господин есаул, – показал рукой в темноту один из спутников.

Ишь ты, «господин есаул»! Уже два года Иван не слышал такого обращения. Похоже, от него чего-то хотят по военной части.

В комнате, ярко освещённой электричеством, находились двое мужчин в цивильной одежде, но по выправке явно люди военные. И точно, одного он узнал – бывшего заместителя атамана Амурского казачьего войска генерала Сычёва. Второй тоже кого-то смутно напоминал, но кого именно – вспомнить не успел. С его приходом оба встали и представились:

– Генерал-лейтенант Сычёв… Генерал-лейтенант Вержбицкий…

Ну точно, Вержбицкий! Григорий Афанасьевич. В 22-м командовал всеми белыми войсками на Дальнем Востоке. Иван видел его всего однажды в Сахаляне, когда уже уволился из Амурской военной организации и собрался уехать в Харбин. Цепкая память сохранила суровый облик генерала.

Иван тоже хотел представиться, но Сычёв сказал:

– Мы знаем, кто вы, Иван Фёдорович. Прошу садиться, – и указал на один из четырёх стульев у продолговатого стола, накрытого белой скатертью с красным русским орнаментом по краям. На столе стоял пышущий теплом самовар, вокруг которого расположились заварник, сахарница с колотым сахаром, чайные приборы и плетёнки с маковыми баранками.

– Благодарю, господа генералы, – не садясь, сказал Иван, – но прежде прошу объяснить, почему меня хватают на улице как преступника, едва не выламывая руки, и везут неизвестно куда.

– Вас приглашали обычным порядком, но вы не реагировали, – желчно ответил Вержбицкий.

Действительно, вспомнил Иван, в контору агентства приходили странные письма, похожие на повестки в суд, он их выбрасывал в корзину.

– А почему я должен был реагировать на непонятные бумажки? Из АВО уволился, никому ничего не должен, я – свободный человек в свободном мире. Или не так?

– Не так, – сказал Сычёв. – Да вы садитесь, садитесь. Выпьем чайку и поговорим.

Иван, поколебавшись, сел. Чай себе наливать не стал, а генералы нацедили в чашки кипятку, добавили заварки, аромат которой заставил трепетать ноздри, дружно пригубили напиток и дружно отставили чашки. Иван с трудом сдержался, чтобы не улыбнуться.

– Ну, вот что, – сказал Сычёв, – не будем вокруг да около. Нам требуется ваш военный опыт девятнадцатого-двадцатого годов, то есть опыт войны с партизанами. Вы, полагаю, слышали о втором съезде антибольшевистских сил, который постановил развернуть новый этап борьбы с антинародной советской властью.

– А чем это постановление отличается от решения съезда в феврале двадцать первого года? – с долей ехидства спросил Иван. – Там, помнится, даже собирались свергнуть советскую власть в Амурской области. Силами семёновцев, каппелевцев и японцев.

– Тогда это было нереально, потому что область была «Красным островом», то есть за Советы, а теперь ситуация изменилась в лучшую для нас сторону.

– Это – как? – искренне удивился Иван. – Я не очень интересуюсь политикой.

– Напрасно, господин есаул. Иначе вы бы знали, что вчерашние красные партизаны сегодня очень недовольны советской властью и готовы с ней бороться. Да, новая экономическая политика Ленина, так называемый НЭП, отменила продразвёрстку, разрешила продавать излишки сельхозпродукции, но осенью этого года Дальревком – думаю, вы знаете, что это за зверь – на четверть увеличил продовольственный налог и потребовал его уплаты в кратчайшие сроки. Естественно, сельчане это сделать не смогли, и большевики вернулись к прежним своим методам: стали проводить реквизиции, то есть отнимать заработанное тяжким трудом. Сельчане начали сопротивляться – пошли аресты, суды, избиения, и очень быстро, как говорил Ленин, стала вызревать революционная ситуация.

– Понятно, – сказал Иван, – но я тут при чём?

– Село готово взяться за оружие. Нужна наша помощь, наше руководство. Освобождение России от ига большевиков начнётся с Амурской области. Мы готовим отряды. Вы должны возглавить один из них.

– Э, нет. Я своё отвоевал. Мне семью кормить надо.

– Ты, есаул, присягу