Амур. Лицом к лицу. Выше неба не будешь - Станислав Петрович Федотов

class="p1">Чаншунь не представлял, чего Кайши хочет от Сталина, ведь этот человек был Генеральным секретарём Российской компартии, следовательно, занимался чисто партийными делами, то есть агитацией, пропагандой, политическим воспитанием масс, а такие дела Чана не интересовали. Но, наверное, Чаншунь ошибался. Чан подробно рассказал Сталину о борьбе Сунь Ятсена и Гоминьдана за революционное объединение Китая – Сталин выслушал, не перебивая, не задавая вопросов, лишь попыхивал ароматным дымком из кривой трубки. Потом заключил:

– Сила оружия в хороших руках может сделать очень много, когда есть вождь-герой, одно имя которого поднимает массы в бой. Мы думаем: ваш вождь Сунь Ятсен известен и авторитетен пока что в узком кругу, среди людей более или менее образованных, которые понимают его идеи и готовы бороться за них или против них. Однако он – не герой в народном понимании. Широкие массы рабочих и крестьян о нём знают мало и не понимают, за что они должны отдавать свою жизнь. Это им надо разъяснять терпеливо и доходчиво. Когда идеи овладевают массами, они становятся непобедимы. Мы вам дадим деньги и оружие, разумеется, сколько в наших силах, но мы считаем, что ваша партия должна опираться главным образом на широкие массы трудящихся. Работайте в этом направлении, не забывая о силе оружия, и вы победите.

– А что самое главное в партийной жизни, товарищ Сталин? – спросил Чан Кайши.

Сталин помолчал, искоса поглядывая на терпеливо ждущих гостей, потом усмехнулся в усы и сказал:

– Наш опыт показывает: на всех ключевых постах должны быть надёжные люди. И не только в партии.

– Ты заметил разницу между Троцким и Сталиным? – спросил Чан, когда вечером они сидели в номере Кайши за бутылочкой байцзю.

– Да вроде нет, они же говорили об одном и том же.

– Да, об одном, но как говорили!

– Как? Ты не темни, Кайши, я – человек простой, солдат, а не политик. Моё дело – винтовку в руки и в бой!

– А ты пошёл бы в бой, не зная идей Сунь Ятсена?

– Против русских – да, за одно лишь побоище в Благовещенске.

– Ты так ненавидишь русских?

Чаншунь задумался, медленно осушил рюмочку байцзю и покачал головой:

– Даже не знаю, что сказать. Сейчас заглянул в себя, а там пусто: всё выгорело. Двадцать три года прошло.

– Время лечит, – усмехнулся Чан, разливая напиток. – Но вернёмся к нашим баранам.

– К каким баранам? – сразу не понял Чаншунь, но тут же догадался: – А-а… Ну, и чем они отличаются?

– Ты не заметил? Троцкий всё время говорил: я, я, у меня, моё, со мной. А Сталин: мы, мы, наши. И оба реально рвутся к власти. Ленин наверняка скоро умрёт, вот они и устраивают дискуссии: кто кого прижмёт к стенке. Только Троцкий надеется на свой авторитет и армию, а Сталин – на большинство в партии.

– И кто, по-твоему, победит?

– Вот и посмотрим.

– А ты? Кого бы выбрал ты?

– Я? – Кайши одним глотком опустошил свою рюмку, набрал горсть жареного арахиса, отправил в рот и захрустел вкусными орешками. Чаншунь ждал. Генерал покончил с закуской и посмотрел в окно – вечерняя заря окрасила башню и стены Кремля в боевой оранжево-красный цвет. – Я бы выбрал себя.

40

Восстание полыхнуло в селе Гильчине Благовещенского уезда 4 января 1924 года. Оно стало неожиданностью не только для властей Амурской губернии и Дальревкома, да и всей советской власти, но и для штаба генерала Сычёва, обосновавшегося в городке Сахаляне, что напротив Благовещенска. Амурский отдел Главного политического управления, пришедшего на смену Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, и сычёвский штаб, каждый по-своему, готовились к взрыву народного недовольства, но ожидали его в другое время и при других обстоятельствах.

Павел Черных, начальник штаба отряда ЧОН[54] при Благовещенском горкоме партии, пытался обратить внимание руководства на незаконные действия сборщиков налога.

– Ты пойми, Василий Абрамыч, – говорил он начальнику Амурского губернского отдела ГПУ Каруцкому, – советская власть нашим крестьянам и казакам ничего не дала, они и так земли имели в достатке, а требует с них больше, чем с тех, кого наделила землёй. Это ж несправедливо! Вот народ и волнуется, не успеешь глянуть, и за ружья возьмётся – опыт-то партизанский, небось, за гражданскую поднакопили.

– Это кулачьё народ подбивает против советской власти, не хочет делиться излишками, – возражал Каруцкий. – Да и сам знаешь, белогвардейцы с той стороны подзуживают.

– И подбивают, и подзуживают, не без этого, – соглашался Черных. – Но нельзя нам забывать, что те самые, кого подзуживают, за нашу власть жизней своих не жалели, а эта власть, вместо благодарности, за шкирку берёт. Выслушать их надобно, побалакать по-доброму, убедить, уважить, а не гонять палкой по горбушке: давай-давай, всё, что нажил, отдавай! Ты, Василий Абрамыч, поговорил бы с Грановским, убедил его, что опасно так народ мурцовать.

Грановский Моисей Лазаревич – секретарь Амурского губкома партии, ответственный за сбор налога, – еле выслушав доводы Каруцкого, посуровел лицом:

– Что за упаднические настроения, товарищ Каруцкий? Ты что, не веришь в силу партии? Антоновщину[55] победили, Кронштадт[56] штурмом взяли, а ты…

– Если сёла восстанут, – перебил чекист. – они из-за Амура тотчас получат военную помощь. А у меня – пограничный отряд и ЧОН, всего одна рота.

– Это – ваша задача: не допустить нарушения границы. Думайте, решайте.

– Я и думаю: по льду через Амур можно перебросить даже артиллерию, – не унимался Каруцкий.

– Что ты от меня хочешь?! Я не могу уменьшить налог и не выполнить план его сбора не имею права. Дальревком с меня голову снимет!

– Если полыхнёт восстание, не только у тебя – у всех головы полетят, – угрюмо сказал чекист.

6 января, в канун Рождества, сотрудник исполкома уездного совета Илья Паршин в сопровождении пятёрки чоновцев, вооружённых винтовками, собирал налог в Гильчине, вёл по селу обоз с собранным зерном. Плательщиков налога указывали два члена волостного исполкома. Очередное хозяйство было Прохора Трофимова, старого знакомца Ильи. В девятисотом году они были в одной полусотне, которую Фёдор Саяпин вёл на Харбин, на помощь охране КВЖД, а в гражданскую встречались, когда Илья метался по области в качестве связного: белогвардейцы считали – между белыми, партизаны – между партизанскими отрядами.

Утренний мороз пробирал до костей. Чоновцы, хоть и были в полушубках, ушанках и пимах, приплясывали на снегу, а винтовки держали за спиной, руки в карманах. Работники волисполкома открыли тесовые ворота, завели во двор лошадь с пустыми розвальнями. Все подождали, выйдет ли кто-нибудь. Никто не вышел.

– Я сам, – сказал Илья и поднялся