Тамара. Роман о царской России - Ирина Владимировна Скарятина

"А как насчёт его репутации?" – непоколебимо настаивала Танька.

"Касательно неё, я вовсе не уверена, что и треть из того, что говорят, правда, – нетерпеливо парировала Мама. – Но даже если, будучи холостяком, он пару раз и 'сеял свой дикий овёс', то, став мужем, лишь от этого выиграет. Давай не будем это больше обсуждать. И не вбивай ей в голову никаких глупостей, Танька, ведь до свадьбы осталось всего десять дней. Я запрещаю столь бессмысленные пересуды. Забудьте об этом и пойдёмте со мной. Я покажу вам кое-что из нового белья, только что доставленного в качестве её приданого".

Мы молча проследовали за ней в бельевую, где на длинном столе из красного дерева лежали стопки белоснежных камчатных скатертей и салфеток с вышитой на них моей монограммой. Десятки одних и десятки других, перевязанных белой атласной лентой, как и подобает приданому невесты. В больших старомодных шкафах висели мои новенькие платья, распределённые по цветам – различным оттенкам голубого и розового с большим количеством белого и вкраплениями серого и чёрного.

Пальто, шляпки, перчатки, меха – прекрасные меха: пышная соболья пелерина, длинная накидка из горностая, шуба из аляскинского тюленя и короткий жакет из него же, плащ из шиншиллы, манто из персидского ягнёнка, а также всевозможные палантины, муфты и шейные платки. Это было похоже на выставку меховщика. Всё было красиво, но почему-то меня не заинтересовало, оставив абсолютно равнодушной.

Дабы угодить Маме, я послушно примерила несколько вещей. Но те были непривычными и тяжёлыми – слишком тяжёлыми для меня. Вместо того, чтоб выглядеть старше и солиднее, я смотрелась как глупая маленькая девочка, напялившая на себя Мамины наряды.

Сложилась странная ситуация! Мне было семнадцать, я стояла на пороге становления молодой женщины, здоровой, полной жизни, имевшей любящую семью, отличное приданое и всё, что только можно купить за деньги, и собиралась выйти замуж за человека с прекрасной фамилией и положением, который, по-видимому, был очень в меня влюблён. И всё же я была совершенно несчастна, надеясь и молясь о том, чтобы произошло чудо и помешало этому союзу или чтобы я умерла до того, как он случится. Потому что не хватало главного, единственного, что действительно сделало бы меня счастливой, – я не испытывала любви. Наоборот!

"Мама говорит, что она придёт после свадьбы, но так ли это? – уныло думала я. – В конце концов, я уже не один раз влюблялась и знаю, каково это. Это волнующе. От этого бросает то в жар, то в холод, вызывая и дрожь, и возбуждение, и счастье со всевозможными взлётами и падениями. Но здесь я ничего не чувствую, кроме того, что Алексей мне неприятен как никогда. Мне по-прежнему не нравится его вытянутое красивое лицо. Не привлекает, как он говорит, и смеётся, и дышит, и ест, и пьёт. Мне в нём не нравится ничего, так как же я могу научиться его любить? И как брак изменит это всё и заставит его вдруг казаться мне милым, привлекательным и приятным во всех отношениях? Я бы хотела, чтобы так и было. Я бы хотела его любить и быть счастливой. Я постараюсь. Я буду стараться изо всех сил. Возможно, это всё-таки случится".

Со слабым проблеском надежды я отправлялась на лужайку в парке, где можно было увидеть небо и где, будучи маленькой, я верила, что Бог меня слышит, так как там кроны деревьев не заглушали мой голос. И, спрятавшись за старым кустом сирени, являвшимся свидетелем многих моих взываний, я молилась о том, чтоб научиться любить Алексея, чтобы стать ему хорошей женой и сделать его счастливым.

Однако это меня изматывало, и я становилась всё худее и бледнее, испытывая приступы неприятного головокружения и тошноты, возникавшие, по мнению Няни, из-за постоянного нездорового возбуждения.

"Чем скорее Малышка выйдет замуж, тем лучше, – твёрдо заявляла она. – Нехорошо 'обещанной' девушке так долго ждать. Это вредно для здоровья, и я буду рада отправить её в Санкт-Петербург".

Наступил день нашего отъезда, и я в последний раз попрощалась со старым домом, слугами и всеми своими домашними питомцами, включая Попо́, который должен был последовать за мной позже, когда я уже поселюсь в новом пристанище. Потом, задыхаясь от рыданий, которые изо всех сил старалась сдержать, я с Папой и Мамой села в ландо, чтобы безвозвратно отправиться на вокзал. Глаза Папуси выглядели сурово, хотя тот отчаянно пытался меня веселить, Мама же была бледна и молчалива. Много лет спустя она мне рассказала, что внезапно испугалась при мысли о моём замужестве, испугалась, что остальные были правы в своём мнении об Алексее, а она ошибалась. В тот миг она оказалась на грани того, чтоб позволить мне немедленно разорвать помолвку, пусть даже ценой страшнейшего скандала. О, если б она тогда решилась это сделать, вся моя жизнь, без сомнения, сложилась бы совсем иначе. Но она промолчала, и жребий был брошен.

В Петербурге у поезда нас встретил излишне по-жениховски сиявший Алексей с огромным букетом алых роз и рубиновым браслетом. С той секунды я стала чувствовать себя мячиком, покатившимся под откос и не способным остановиться, пока не достигнет дна.

Дни той последней недели перед моей свадьбой пролетели как череда наполненных однообразными событиями и казавшихся нереальными снов.

Утром финальные примерки у портных; обеды с дальними родственниками и друзьями семьи, прибывавшими на торжество; после трапез длительные поездки с Алексеем в открытой коляске на острова; затем же ужины только с ним.

Но однажды, к моему ужасу, мать Алексея, княгиня Агриппина Ивановна, решила взять меня с собой на прогулку тет-а-тет, чтобы, по её словам, познакомиться поближе. Это было страшное испытание, которое закончилось полным провалом. Пока та сохраняла молчание, краем глаза-бусинки наблюдая за мной и, вероятно, думая: "Посмотрим, о чём с ней можно говорить", – я лихорадочно ломала голову в поисках подходящих тем для нашей беседы, которые были бы по-девичьи скромны, но в то же время умны и интересны. Но всё, что приходило на ум, – это судорожные восклицания самого глупого рода, как то: "Сегодня прекрасная погода, не находите?" "О, какое красивое дерево, не так ли?" "Вы раньше видели такую птицу, нет?" или "Прошу Вас, взгляните на эту воду. Она действительно столь же голубая, как небо". Я панически прислушивалась к собственному голосу, бесстрастно выдававшему эти идиотские замечания, но мой мозг, казалось, иссох, и в нём не осталось ни единой здравой мысли. Я видела,