Дочери служанки - Сонсолес Онега

Накануне священник нашел время в череде празднований в честь святого Сантьяго, чтобы исповедовать всех обитателей замка, включая служанок. Никто не сознался ни в одном грехе, даже мысленном, и это притом, что в прошлом священник проявлял живой интерес, если кто-то намекал на раскрытие старой загадки о физической схожести Клары и Каталины с доном Густаво. И хотя дон Кастор прогонял сеньору Барба Пелаес, когда та отпускала шутки на эту тему, и даже наложил на нее покаяние, сам он всегда держал это в голове.

Когда дошла очередь до сеньора Вальдеса, священник спросил его, доволен ли он бракосочетанием сына.

– Пф-ф, падре, – ответил тот.

– Что вы хотите сказать?

– Ни да ни нет, – пояснил сеньор.

– Доверьте мне свои страхи. Любую мысль, которая тревожит вас или может что-то открыть.

У дона Густаво и в мыслях не было пойти на такое. Он не доверял никому, тем более священнику, который должен был проводить венчание и который, воспользовавшись тайной исповеди, будет обязан аннулировать брак вследствие вышеупомянутого социального скандала.

– У меня нет никаких страхов, падре, – уверенно произнес он.

– А как вы полагаете, были ли они у матери невесты, покойной Ренаты Комесанья?

– Я об этом не думал.

– С тех пор как вы уехали зарабатывать состояние, служанка полностью потеряла интерес к жизни, разве не так?

– И почему вы обращаетесь с этим ко мне?

– Вы были очень внимательны к ней, а она к вам, дон Густаво.

– Не знаю, к чему вы клоните, падре, но, по-моему, вы витаете в облаках.

Дон Густаво поднялся с молитвенной скамейки и отряхнул пылинки с лацканов пиджака.

Исповедь плохо сказалась на его физическом состоянии, у него стало пучить живот. Как бы то ни было, он старался не встречаться со священником взглядом и зорко следил за тем, чтобы тот не выпил слишком много вина: как бы у него не развязался язык и он не сказал бы чего лишнего.

Новобрачные обменялись кольцами и обещаниями в знак взаимной любви, и Клара вдруг расплакалась, когда ей нужно было сказать «да, клянусь». Донья Инес пристально, не мигая, смотрела на нее, и Кларита вспомнила о своем обещании любить этого мужчину.

– Да, клянусь. Пока смерть не разлучит нас.

Только тогда сеньора вздохнула с облегчением, потому что почувствовала, что поступила справедливо не только с дочерью служанки, но и с самой собой: она так устала от дерзких выходок.

Во время последовавшего за церемонией банкета жены сеньоров, занятых морской торговлей, перестали презирать Клару, видя ее под руку с мужем, представителем старинного рода Вальдесов и наследником внушительного состояния. Все, что они говорили раньше, они заедали и запивали без зазрения совести и услаждали слух окружающих похвалами, которые у любого могли вызвать паралич воли. Клара чувствовала, что все смотрят на нее, и ни на минуту не переставала улыбаться до тех пор, пока рассвет не покончил с шампанским и сеньора Вальдес не сказала:

– Кажется, мне что-то не по себе.

Дон Густаво обнял ее, и ему показалось, это подходящий момент, чтобы задать вопрос:

– Ты еще любишь меня?

Донья Инес не ответила. Она впервые согрешила, выпив алкоголь, и не хотела давать опрометчивый ответ.

Глава 33

Молодожены вернулись после медового месяца в конце 1924 года. Донья Инес обустроила для них комнату трех крестов, названную так потому, что на подоконнике одного из окон ураганные ветры и дожди выгравировали три любопытных узора, напоминавших три креста.

Она была рядом с пустующей комнатой Леопольдо, тот в сентябре уехал учиться в Мадрид со стопкой книг в чемодане и пустым блокнотом, приготовленным для написания романа.

Он нескоро собирался возвращаться в Пунта до Бико.

Сеньора Вальдес затеяла перемены на «Светоче». Она организовала для сына кабинет с личной секретаршей, такой шикарный, какого не было даже у Фермина. Кларе было нелегко приспособиться к новым обстоятельствам. До тех пор она была правой рукой сеньоры. И она спрашивала себя, останется ли она в руководстве теперь.

Фермин был отправлен домой: он стал прихрамывать из-за странной боли в бедре, наводившей на мысль о тромбозе. И он не только хромал, он еще и заикался.

Он все равно хотел выйти на работу, но донья Инес сказала, чтобы он не возвращался на фабрику, потому что дожил до тех лет, когда уже можно прожить остаток дней, просто наслаждаясь жизнью. Ему устроили достойнейшие проводы, где на столе были вино, сыр, хлеб, мидии и моллюски. Участвовали все знакомые.

Постепенно и донья Инес отошла от дел и уже не руководила предприятием. Она ежедневно обсуждала дела с Кларой и Хайме, но на фабрику приходила только по праздникам и в дни большого улова. И душой, и телом она отдавалась своей миссии снова узнать дона Густаво. Там, где раньше была слава, теперь начинается мир[63].

Молодые супруги Вальдес уходили из дома в семь часов утра и возвращались к обеду, а после непродолжительной сиесты снова уходили на фабрику. Они не всегда приходили домой вместе. Последние вечерние часы были для Клары самыми плодотворными, и она никогда не была довольна результатами. Ей всегда хотелось большего.

Ее дни были более или менее похожи один на другой. Она работала, просматривала счета, занималась любовью с мужем. Они не пропускали ни одного дня, начиная с 26 июля 1924 года. Кроме физического наслаждения, которого она до этого не знала, они хотели сына.

Не было дня, чтобы донья Инес не подходила к Хайме или к Кларе с вопросом: «Как поживает мой внучек?» И каждый день дон Густаво ворчал на супругу за ее настойчивые приставания. Для него было бы лучше, если бы в этом браке вообще не было потомства, и он молился тайком, чтобы так оно и было.

– Оставь ты их в покое! – говорил дон Густаво жене, когда Хайме и Клары не было рядом.

– Ты хочешь стать дедом или как? – парировала донья Инес.

– Инес, человек предполагает, а Бог располагает. Ты что, не видишь, Клара глухо молчит? Ее тело не подходит для воспроизводства потомства.

– Ты-то что об этом знаешь? – протестовала донья Инес. – Какого черта может знать мужчина о женском чреве?

Дон Густаво хмуро умолкал, опять же потому, что не мог объяснить жене, по какой причине он желал, чтобы в теле Клары так и не зародился плод.

Он привык к ней и