Когда была война - Александра Арно

– Близко. А ещё много чего у нас есть. Дворцы, заливы, даже вот античный город есть. Херсонес называется.

Шираза задумался на секунду.

– Чудное какое название-то. Херсонес. И звучит-то как ругательство какое…

Баташёв засмеялся.

– Нет. Это достопримечательность. Остатки древнего греческого города.

– Остатки? – не понял Шираза. – Енто как? Разрушили город что ли? – И рассердился: – Немцы поди, скоты такие! Головы бы им всем да поотверчивать!

– Не немцы, – принялся объяснять Баташёв. – Его время разрушило. Херсонесу шесть тысяч лет. Развалины одни и стоят.

– А-а-а! Ну дак и у нас в деревне развалин полно всяких разных. Дома да баньки старые, сараи – сколь угодно! Идёшь, глядишь, тут развалины, там развалины…

Баташёв весело расхохотался.

– Не понял ты, дядь Игорь. Античные это развалины. Есть разница между обычными и античными.

– Да какая уж разница-то! – насупился Шираза. – Развалины они и есть развалины.

– А тут античные, – настаивал Баташёв.

Шираза нахмурился, сорвал молодую травинку и стал растирать её пальцами. Его явно смущала собственная неосведомлённость – откуда простому деревенскому мужику знать, что такое античность?

Лиза свернула дописанное письмо в треугольник и спрятала в карман. Отправит при первой же возможности, а сейчас нужно идти дальше. Впереди – Кёнигсберг.

– Всё равно немчурятам надо бошки-то поотверчивать, – не сдавался Шираза. – Поганые их бошки, у-у!

– Поотверчиваешь, – со смехом согласился Баташёв и тоже вскочил на ноги.

– А Сашку жаль, – снова посетовал Шираза. – Зазря парнягу загубили. Друг мне был… Вот оно на войне-то как? Два раза словечком перекинулись, всё, считай друзья. А назавтречком нет твоего друга больше. Вот был полчаса ещё назад, ходил, дышал, планы какие строил на жизнь, девку любил, удобство-неудобство какое испытывал… – Он со вздохом покачал головой. – А потом бац и нетуть ентова человека.

Лиза уже не слышала его философских размышлений. Она направлялась к командиру полка, чтобы попросить у него разрешения расквартировать солдат в ближайшем посёлке. Люди устали, вымотались, и им просто необходим был хотя бы короткий отдых.

Километров через семь они вышли на огромное пепелище, что серым пятном лежало прямо посреди поля, ограждённое высоченными столбами с колючей проволокой. Сохранились и почерневшие от копоти и гари металлические ворота, и стены кирпичных построек. Кое-где ещё стелился по земле клочкастый чёрный дым, остро пахло жжёной резиной, тлели, вспыхивая змейками красных искр, обгоревшие доски.

Полк прошёл мимо – дали команду не останавливаться. Сапоги утопали в сером пепле. Он поднялся огромным клубом от сотен шагающих ног и повис в воздухе подобно трепещущим крупным снежинкам.

Что-то блеснуло среди этого серого пепельного моря, и Лиза склонилась к земле. В пепле лежали две красные звёздочки с пилоток. Она, сама не зная, зачем, подняла их и сжала в кулаке. Внутри поднялась знакомая волна жгучей ненависти. Значит, тут сожгли людей… советских военнопленных. Зубы непроизвольно сжались. Лиза зашагала дальше. Острые края звёздочек впивались в кожу подобно маленьким лезвиям, но она не чувствовала боли.

– У вас кровь идёт, товарищ старший лейтенант! – сказали сзади.

Лиза посмотрела на свою руку. И правда, кровь. Она струилась по ребру ладони тоненькими рубиновыми струйками и ползла по запястью. Лиза разжала пальцы. Звёзды тоже измазались в её крови. Девушка спрятала их в карман брюк и на ходу вытащила из подсумка бинт.

Позже она узнала, что они прошли через сожжённый нацистами трудовой лагерь «Берту». Немцы сожгли его за несколько дней до их прохода, чтобы уничтожить следы своих преступлений.

Привал на ночь полк сделал прямо в открытом поле. Дурманяще сладко благоухали первые весенние цветы, тянули к чистым небесам на тонюсеньких стебельках свои хрупкие пёстрые бутончики, готовясь вот-вот раскрыть нежные лепестки и показаться во всей красе. Сумерки окутали разбитые наспех походные палатки, прильнули к языкам костров, растеклись по притихшей в предвестии ночи местности. Свежий ветерок перебирал травинки, гнул их к земле и шаловливо путался в кронах редких молоденьких деревцев, чьи ветки были усыпаны набухшими клейкими почками.

Лиза долго смотрела на две красные звёздочки в своей ладони – всё, что осталось от некогда живых людей. Даже имён их они никогда не узнают. Хотелось плакать. Ненависть жгла душу напалмом. Ту самую душу, где жила ещё и любовь, где трепетные чувства и щемящая сердце нежность соседствовала к удушливым, раздирающим на части чувством злобы. Она плескалась через край, застилая глаза пеленой, и Лиза не знала, что с ней делать. Нельзя за такое отомстить, потому что бесчеловечность врага давно уже перестала чем-то измеряться. Не хватит мести, не сможет она принять такой размах, чтобы хоть как-то сравнится с этой зверской лютой…

Да и нужно ли мстить? Стоит ли выжигать саму себя изнутри ненавистью и злостью? Она задрала голову и посмотрела в темнеющее небо. Лиза так долго жила и дышала этими отравляющими чувствами, что теперь не могла представить своё существование без них.

Утро было звонким и ярким. Отдохнувшее солнышко весело сияло над горизонтом. Полк зашагал дальше. Приподнятое, боевое настроение солдат было заметно невооружённым глазом – они задорно болтали, обменивались шутками и смешными историями из жизни.

В середине дня они, наконец, соединились с дивизией и взяли чёткий курс на Кёнигсберг, но в одном из небольших поселений, что попадались на пути, решили сделать привал. Уже вечерело, и, хоть до города оставалось не больше пяти километров, начальство заключило, что бойцам требуется отдых. Шутка ли – почти две недели через непролазные леса и поля.

Местные в испуге попрятались по домам, аккуратная, засаженная разномастными цветами улица пустовала. Лизу и находящийся под её командованием снайперский взвод расположили в небольшом домике. Стены сияли свежей побелкой, низкое деревянное крылечко буквально утопало в цветах. Пока переводчик разговаривал с хозяевами – молодым мужчиной и его беременной женой – Лиза вошла в тесную, застланную потёртым ковриком прихожую. Первая же дверь вела в кухню, у дальней стены тянулась вверх деревянная полированная лестница с крутыми ступенями. Она неспеша обошла все комнаты, которых оказалось шесть, заглянула в заставленный разнокалиберным хламом пыльный чулан. Стопки тарелок, старые книги с выцветшими обложками, несколько мётел, вёдра – ничего интересного.

Из гостиной доносились громкие голоса.

– …И сыграть могёшь? Вот прямо могёшь?

– Могу. Я же в музыкальной школе учился, с отличием закончил, между прочим.

– Ну тады сбацай.

– Да, давай, сбренчи что-нибудь!

Лиза подошла к распахнутым настежь двойным раздвижным дверям и остановилась. Солдаты сгрудились кучкой вокруг сидящего за стареньким поцарапанным фортепьяно