Похвала Сергию - Дмитрий Михайлович Балашов

и хижинах. Такие общины назывались лаврами. Но еще при жизни Антония появилось общежительное подвижничество, при котором иноки жили вместе, в одном или нескольких помещениях. Такого рода общины назывались киновиями, монастырями. Основатель киновийного жития преподобный Пахомий Великий (292–348), был родом из верхней Фиваиды. В молодости – язычник, военный, крестившийся только после окончания службы. Для монастыря своего он избрал уединенное место на Ниле, к нему присоединился его брат Иоанн. Жили вдвоем. Пропитание доставали работами. Общежительную киновию Пахомий создал на одном из островов Нила. Когда братия умножалась – основывал иные киновии. Для своей сестры на другом берегу Нила Пахомий создал женскую обитель. Общество монахов он разделил по степени духовной подготовки на 24 класса. Уже явились начальники монастырей, экономы, надзиратели и проч. На службы собирались дважды в сутки, ночью и днем. Молча читали Писание, пели псалмы. Причащались в первый и последний дни недели. Литургию совершал приходящий священник. Монахов Пахомий, боясь возбуждения гордости, к принятию сана не допускал. Иноки обязаны были совершать молитвы перед сном и после сна. Книги для чтения получали из монастырской библиотеки. Работали разное – были земледельцы, кузнецы, мельники, кожевники, плотники, валяли сукна, плели корзины и циновки. Получаемые средства шли в общий котел. Монастырь содержал себя сам, не получая сторонних средств. Послушание требовалось полное. Одежда состояла из нижнего льняного хитона без рукавов и верхней – кожаной. На голове – волосяная шапочка, кукуль. На ногах сандалии. Спали, не раздеваясь, в наклонных лежаках, на рогоже. Ели один раз в сутки: хлеб, маслины, сыр, овощи и плоды. По субботам и воскресеньям была вечерняя трапеза. Ели в молчании, опустив на лица покрывало. Едящих с жадностью Пахомий осуждал. Собственности монахи не имели никакой. Даже одежда, в которой приходили в монастырь, отдавалась нищим. Для поступающих полагалось годичное испытание. Невзирая на столь строгие правила, уже при жизни Пахомия число монахов возросло до семи тысяч, а через сто лет их было уже и до пятидесяти тысяч человек.

Скоро монашество распространилось по всему Египту, затем перекинулось в Палестину, куда его занес любимый ученик Антония Илларион, и Сирию. Василий Великий перенес его в Каппадокию. Устав, созданный им, стал всеобщим.

В пятом веке монастырями был усеян уже весь Восток. Явились замечательные подвижники: Исидор Пелусиот, Симеон Столпник, Евфимий, Савва Освященный (начавший пустынническую жизнь с восьми лет!) и другие.

Исидор жил в египетской пустыне подобно Иоанну Крестителю, носил одежду из жестокого волоса, питался кореньями и травами и, даже избранный настоятелем монастыря, жизни своей не переменил.

В том же пятом столетии явились обители «неусыпающих», где молитвы не прерывались ни днем ни ночью.

Вельможа Студит, основавший Студитский монастырь в Константинополе, пригласил «неусыпающих» к себе.

Можно перечислить знаменитых подвижников последующих столетий: Симеона Юродивого и Иоанна Лествичника в VI веке; в VII – Алипия Столпника. В конце VIII и начале IX века действовал защитник иконопочитания Феодор Студит. С IX века стали известны афонские старцы.

На Западе монашество распространилось с Востока, тщанием Афанасия Великого, который перевел на латынь жизнеописание преподобного Антония. В эпоху арианских смут (около половины IV века) многие западные епископы удалялись на Восток, где познакомились с монашеством (Евсевий Вариелльский, Амвросий Медиоланский, Августин, Иероним, Мартин, епископ Турский и др.).

Однако все это не объяснения, а изъяснения, так сказать. На вопрос «почему?» они таки ответить не могут.

И не о тех людях речь, что уходили в монастырь на склоне лет, словно бы в богадельню, где можно было дожить, отвращаясь от трудов мирских, подобно родителям Варфоломея и Стефана. Тут все понятно и объяснимо. Речь о тех, полных сил и жизненной энергии, что уходили от мирских забот и трудов в поисках иных забот и иных трудов – монашеских. Что заставляло? Что гнало в леса и в пустыни, часто в полное забвение от людей, что заставляло жить в этих немыслимых условиях, в безвестности, годами и даже десятилетиями, как ту же Марию Египетскую? А русских отшельников так еще и выносить наши морозы, обитая в дупле дерева или в какой-нибудь пещерке малой, вроде медвежьей берлоги, или в келейке, схожей с ящиком, подчас даже без печи, обогреваясь лишь собственным теплом… Трудно представить себе, а тем паче понять – зачем? Да и пожалуй, в ряду материальных, материалистических представлений сего ни понять, ни объяснить не можно. Хотя в результате монашеского подвига иноки-аскеты зачастую приобретали силу воздействия, распространявшуюся не только на них самих, но и на людей, сущих окрест, но и на природу, на диких зверей, смирявшихся перед пустынножителями.

Понять монашеский труд и тягу к монашеству можно только в ряду категорий духовного, и никак иначе. Самоистязание и борьба с собою нужны были для того, чтобы как можно более возвыситься над плотью, дабы сконцентрировать в себе силу духовную. На что тратилась эта духовная сила, как расходовалась она, да и у всех ли получалось это самое сосредоточение в себе сил духовных – это уже другой вопрос. Однако и до того доходило у иных, что становилось видно сияние вокруг головы святого, то самое незримое истечение энергии (по современному именованию – аура), которое в разной мере есть и у всех людей, но видимым становится только при крайнем напряжении сил духовных. В иконописи это свечение изображают в виде нимба, золотого венчика над головой святого. Смысл этого венчика в «земную» эпоху Возрождения был уже на Западе совершенно позабыт и превратился в условный знаковый символ, удостоверяющий, что изображен святой.

Но опять отвлекся от главного. Далеко не уверен, что, уходя в монахи, прощаясь с домом, семьей, раздавая имущество свое, люди так уж думали о совокуплении в себе энергии божества, дабы передать ее людям. Да не встреть та же Мария Египетская (вполне случайно!) захожего монаха, и ее сорокасемилетний иноческий искус остался бы никому, решительно никому, неведом. Ну нашли когда-то в пустыне иссохшую связь костей, обтянутую пергаментом кожи, а то и не нашли бы, занесло песком… И для чего тогда молодая и в юности столь любвеобильная женщина, что она и блуд-то творила не денег ради, а ради получаемого от того удовольствия! Для чего она бросила все и удалилась в пустыню, искупая свои грехи, где прежние страсти еще долго продолжали ее сжигать, пока не угасли с иссыханием плоти от постоянного жестокого голода и лишений… Но тогда – почему столь бурно и столь стремительно эта молодая гетера осознала греховность своей жизни и, осознавши, ринулась не инуду, даже не в обитель женскую, а в