Игра в прятки - Лора Джонс

Сходство

Софи

Как только эти слова срываются с моих губ, мне в тот же миг хочется взять их обратно. Не так я собиралась сообщить Ларе о том, что знаю. Мой дурацкий голос эхом отражается от стен замка, точно я кричала во всю глотку, и чувство вины мгновенно заставляет меня залиться краской.

После Весеннего бала я несколько раз видела Лару, однако избегала ее, под разными предлогами стараясь поскорее расстаться, терзаемая стыдом. Мне отчаянно хотелось поговорить с сестрой о том, что рассказала мама, и спросить, почему после бала они с Гийомом так поздно встречались наедине. Но теперь, сгоряча выпалив половину, я жалею, что вообще раскрыла рот.

– Лара, мне… – я подаюсь к сестре, но та отстраняется.

– Ты так и сыплешь обвинениями, Софи, даже не дав себе времени перевести дух. – Лара устало вздыхает. – Я уже знаю. Насчет своего отца. Сама догадалась. А тебе нечто подобное и в голову не приходило, правда?

Кажется, еще секунда – и я рассмеюсь от облегчения.

– Ты догадалась? Но… как?

На лице сестры появляется странная, обреченная полуулыбка.

– По твоему рисунку. Тому, что ты нарисовала накануне дня, когда я начала работать у мадам.

– Моему рисунку?.. О чем ты?

– Разве ты не видишь, как я на него похожа?

Я таращусь на сестру, разинув рот, и чувствую, как съеживаюсь, точно в ожидании скорого удара.

– На де Контуа, Софи!

Ужасная пауза.

– Мой отец – де Контуа.

На сей раз я и впрямь разражаюсь смехом, ощущая нестерпимую боль в груди.

– И прежде, чем ты вообразишь себя оскорбленной или возмущенной, задай себе вопрос, что чувствовала я.

Эти слова заставляют меня замолчать. Я вновь подаюсь к сестре, открываю рот, собираясь возразить, заверить ее в том, что она глубоко ошибается, но Лара опять отстраняется.

– Признаться, я надеялась, что этот день никогда не наступит, – произносит она. – Надеялась, что все это – аристократия, революция – никогда не встанет между нами. Однако боюсь, что напрасно.

– Что? – откликаюсь я. – Нет, Лара, погоди, я…

– Просто… просто уходи. Мне нужно работать. – И Лара закрывает за собой дверь.

Я направляюсь к воротам фабрики, ноги у меня дрожат, голова идет кругом. Я не хочу верить Ларе. Возможно, я бессознательно придала ей сходство с этим негодяем. Но сейчас я не могу заставить себя разобраться в этом. В любом случае, говорю я себе, пока у меня нет времени.

Цветы и розетки

Софи

Мы приезжаем в Париж уже затемно. Дорога до столицы занимает у нас около часа, и все это время я усиленно стараюсь не думать о том, что произошло между мной и Ларой, сосредоточившись на беседе, которая ведется в фургоне, и крестьянах, бредущих по обочинам. Именно их вгоняет в гроб сословие, к которому принадлежит де Контуа. Де Контуа – отец Лары. Эта мысль настигает меня прежде, чем я успеваю от нее отмахнуться, пронзая душу жгучей болью…

– Нет, нам определенно в ту сторону, – говорит Бернадетта, когда Паскаль в очередной раз сворачивает не туда.

Когда мы находим нужный адрес, выясняется, что Maison de la Lionne – вовсе не дом, а помещение при кофейне, выходящее в мрачный закоулок. Каль высаживает нас на углу, и мы следуем за Бернадеттой к черному ходу, где она здоровается с какой‑то незнакомкой. Женщины тихо обмениваются парой слов, после чего Бернадетта и Сид исчезают внутри.

Я делаю шаг вперед. Незнакомка с одобрением косится на мою кокарду, и я невольно подношу руку к гофрированной бумажной розетке в центре кокарды.

– Bonsoir, мадам! – Я протягиваю женщине руку. Не знаю, зачем я это делаю, просто от волнения у меня сосет под ложечкой и нервы на пределе, хотя и по совсем иной причине – от отчаяния и сожаления, ведь разговор с Ларой против воли опять всплывает у меня голове. Жаль, что ее здесь нет.

Оставив без внимания протянутую мной руку, женщина в дверях хрипло усмехается и направляет меня вниз по лестнице. Я оказываюсь в комнате, наполненной дымом и запахами крепкого табака, вина, потных тел. Помещение, где состоится сегодняшнее собрание, небольшое, и, поскольку оно находится ниже уровня мостовой, напоминает логово. Дом львицы.

В этот подвальчик набилось около шестидесяти женщин всех возрастов. Некоторые раскачиваются на стульях, другие барабанят ладонями, кулаками или донышками стаканов по столешницам в знак согласия или несогласия с тем, что им говорят. Я никогда еще не бывала в столь колоритных, кипящих жизнью местах. Мое отчаяние несколько стихает, и я начинаю радоваться, что пришла.

Поскольку ко времени нашего прибытия подвальчик переполнен, мы вынуждены притулиться в дальнем уголке. Несколько старых ящиков у противоположной стены служат помостом, на котором стоит женщина и произносит пламенную речь. Это Ру в ореоле огненных волос. Она страстно жестикулирует, размахивая в воздухе кулаком.

– С мечом мы обращаемся не хуже, чем с иглой! – восклицает она. – Хотя наши братья так не считают!

Женщины одобрительно топают ногами, так что стены и пол сотрясаются.

Ру смеется:

– Знаете, что говорят мужчины? Что мы – нация братьев! «Liberté! Égalité! Fraternité!» Ха! А как же сестры? Они позабыли о доброй половине населения. О тех, кто производит их на свет…

Сестры. Я снова думаю о Ларе, и в эту минуту проходящая мимо женщина сует мне в руку стакан с вином. Прежде я никогда не любила этот напиток и не хотела к нему прикасаться. Однако теперь отмахиваюсь от воспоминаний о марсельской таверне и начинаю потягивать вино.

Я прихлебываю его на протяжении всей речи Ру и, собираясь сделать очередной глоток, вдруг соображаю, что стакан опустел. Я внимаю Ру, у меня гудит и кружится голова, и боль моя притупляется. Лара ошиблась: прогресс есть. До падения Бастилии собрания, на которых женщинам позволено говорить, более того, высказывать подобные мнения, были немыслимы.

Ру завершает выступление под восторженные возгласы, и слово берет другая женщина. К тому времени, как на помост поднимается третья, я выпиваю несколько стаканов хмельной ароматной жидкости, которую мне любезно подливают, и чувствую себя раскованной и осмелевшей. Еще более воодушевленной, чем до того. Мой затуманенный взгляд следует за Ру, которая пробирается сквозь толпу, здороваясь с женщинами. И прежде чем я успеваю это осознать, она оказывается прямо передо мной.

– Bonsoir, ma sœur [80], – говорит Ру. – Мы уже где‑то виделись, верно?

– Да. – Я киваю и отхлебываю очередной глоток вина. – У Бастилии.

В Ру есть нечто отличающее ее