Ласточка - Алексей Тимофеевич Черкасов

были глубокие ссадины от топора, зияющие черными яминами, как провалы глазниц у черепа. Но не от этих ссадин погибла молодая березка… Дурная, не ведающая жалости и толку сила согнула березу в дугу и потом сломила. Рядом темнело пятно от костра. Может, кто сжег вершину сломленной березы на костре?

«Так вот погиб отец мой, – вспомнил старик. – Жил бы еще лет сорок, а сломили белые».

Старику было жаль отца. Хороший он был человек, могучий и самобытный, как и дед Савватей Митрофанович…

Поодаль, шагах в трех от двух пней, роняли бронзовые листья молодые березы. Старик насчитал шесть берез, а возле них толпился молодняк. Значит, все они, шесть средних берез и молодняк, отошли от двух старых берез.

Жизнь продолжалась.

«Так и наш род, Зыковых, – обобщил старик. – Дед и отец погибли, а мы, сыновья, остались. Пятеро братьев!..»

«Какая сложная штука жизнь! – думал старик, глядя на пни. – Значит, не напрасно шумели здесь две березы, если кругом поднимается здоровый молодняк».

Вернулась Лика из гущи леса. Радостная, довольная, румяная.

– Пойдем, папа, домой. Ты хорошо отдохнул?

– Куда с добром!

– Давай каждый выходной ходить в лес?

– С удовольствием. Тут вот я, пока ты набирала свой букет, размышлял. Презабавная штука – жизнь!.. Одно погибает или там умирает, а жизнь будто еще сильнее набирает силу. Вот хотя бы взять меня: немало хлебнул горького, а как-то выветрилось из памяти. Живу!

– Я все понимаю, папа.

– Умница!

– Никакая я не умница.

– Умница! Вся моя жизнь в тебе. С Павлом что-то нас мир не берет. Возгордился на своем Сибтяжмаше – токарь-скоростник… До трех тысяч, слышал, зашибает. Ну а я тоже не из поклонных…

– Наш Павел весь под каблуком у Тани. – Лика так тряхнула головою, что ее вязаная шапочка съехала на лоб. Пряди золотистых волос затеняли ей лоб и виски. Она только сейчас заметила, как сильно папа сутулится. Весною он был будто чуть-чуть прямее и выше. Лицо у него в морщинах, как боевое знамя, затрепанное ветром, в грубых складках. Руки у него черные, непромываемые.

Где-то далеко в низине протяжно-стонуще прогудел гудок завода.

– Сибтяжмаш гудит, – сказала Лика.

– Сибтяжмаш? – Отец прислушался. – Похоже, он самый. У нашего судоремонтного и цементного не такие басы, помягче.

– Наверное, Павел сейчас включит свой станок.

– Не знаю, в какой он смене, – насупился отец. – А ты разве знаешь?

– Давно я не была у них.

– И я тоже, – отозвался отец. – Вот и выходит, Лика, Павел по всем статьям прав. Я к его жизни, можно сказать, не проявил интереса. Как он ушел с нашего судоремонтного, с тех пор я у них не бывал.

– И все из-за мамы!

– Ну, не во всем она виновата. Моей вины больше. Я ему отец, а через самолюбие перешагнуть не сумел: духу не хватило. Пусть жена у него с винтом в характере, да у какой жены нет своего винта? У каждого дизеля свой каприз. У одного клапана заедают, у другого форсунки, у третьего компрессия.

Лика захохотала.

– Ты все сворачиваешь на дизели!

– На дизели? А куда еще мне сворачивать? С кем поведешься, от того и наберешься.

Черная змея тропинки круто падала вниз с Лысой горы. Под горою, как в чаще, лежал правый берег. Синеватое облако заводского дыма и копоти плавало над чашей, затеняя белые коробки домов, широкие ленты асфальтированных улиц и корпуса заводов. Торчали трубы Сибтяжмаша, подпирающие облако дыма. Стеклянные крыши завода тускло блестели. Далеко, на свинцовой полосе излучины Енисея, ползли катера и пароходики пригородного сообщения. В муть, как в доху, укутался левый берег старого города. Деревянные избы и каменные коробки карабкались там в гору. Огромным сундуком чернел на отшибе хирургический корпус. Белой иглою торчала древняя часовенка времен первых землепроходцев, чуждая в новом времени, но все еще упорно напоминающая о былом и почти забытом.

– Пухнет наш берег и в ширину, и в глубину!

– Если все дома строить в два этажа, да еще одной улицей, то город можно растянуть до Иркутска, – сказала Лика.

– Крепко сказано! – отозвался отец, молодецки прямя спину.

– Тянут, тянут одну улицу, – продолжала Лика, – и никак вытянуть не могут.

– Вытянут, Лика. Такое теперь время.

– А какие огромные разрывы между участками? Я бы прежде всего их застроила.

– И совершила бы ошибку. Я тебе еще один пример приведу из дизеля. Что самое главное при сборке? Укладка коленчатого вала. Механики так и говорят: «Как уложил вал – так и плавать будешь». Вал – главный нерв дизеля. Положи вперекос – жди аварии. Мотылевые подшипники можно переложить в пути; коренные сразу не переложишь – разбирать надо весь дизель. Так и город. Прежде всего надо проложить генеральный нерв – главную улицу. От нее и танцуй.

– По ней не то что танцевать, а и пройти нельзя. По одной главной все движение правого берега. И автобусы, и такси, и грузовые машины, и похоронные процессии. Еще вот укладывают трамвай…

– Мда-а, – отец усмехнулся. Цепкий глаз у Лики, и голова работает не на холостом ходу. А ведь еще девчонка!

И вот они стоят двое – старик и девушка. Перед ними один и тот же берег, а видят они его всяк по-своему.

Старик припоминал, каким безлюдным и пустынным был берег в двадцать шестом году, когда он купил домик на берегу Енисея рядом с затоном. Где-то тут, в чаще, он бродил с речниками с облавой на волков. На станции Злобино, дикой и страшноватой, обитали бандиты. Угрюмо жилось в ту пору на правом берегу. По зимнику с декабря по апрель день и ночь тянулись подводы гужевого транспорта с дровами, хлебом, с мерзлыми тушами баранов. И морозы в ту пору держались в Сибири до того лютые, что не дохнуть. Вышел на улицу – и нос прихватило. Сейчас совсем не то! И морозов не стало таких, и берега обживаются. Не сразу, не в один год, а пустыри исчезают. И климат переменился, и люди. Со временем на правом берегу настанет жизнь веселая и шумная. И театры будут, и концертные залы, и свой сад – настоящий, а не карликовые тычинки за железными оградами, как возле клуба Сибтяжмаша.

Лике чудилось другое…

Где-то здесь, в каком-то домике, живет тот, которого она полюбит и будет счастлива с ним. Он будет самый умный, самый красивый, самый вежливый и нежный! И конечно, парень-богатырь!..

Легко шагая с крутизны вниз по змеистой тропке, Лика запела:

Куда, куда, тропинка милая,

Куда зовешь, куда ведешь?

Кого ждала, кого любила я,

Уж не догонишь, не вернешь!..

За той рекой, за тихой рощицей,