Катастрофа 1933 года. Немецкая история и приход нацистов к власти - Олег Юрьевич Пленков

Подход Гердера к понятию нации не содержал превосходства одной из них. Гердер был плюралистом, верившим в равенство всех культур перед оком Божьим. Все нации были частью человечества, эти части вносили свою лепту в бесконечно богатую панораму жизни. Однако с высоты прошлого можно утверждать, что учение Гердера о принадлежности к нации стало тяжким наследием для немецкого среднего класса, который не участвовал в политических решениях своего правительства, он использовал ее для рационалистического объяснения народной апатии. Вот в чем объяснение летаргического сна, окутавшего политическую жизнь Германии в годы, когда демократические революции сотрясали всю Европу. Крепко зажмуривая глаза перед реальностью, средний класс находил прибежище в своей немецкости, убеждая себя в том, что поскольку он пропитан бессмертным духом коллективизма, то уже приобщился к Богу. Трагедия Гердера в том, что проповедники патриотизма извратили первоначальное человеколюбие его философии, направив в узкое русло политического национализма, а такие философы, как Фихте и Гегель, превратили его взгляды на особенности нации в идеализацию Государства как своего рода сверхличности, по отношению к которой рядовой гражданин обязан проявлять абсолютную преданность и быть патриотом. Между тем Гердер писал о патриотизме: «Превозносить свою страну – это глупейшее хвастовство… Что такое нация? Громадный дикий сад, где полным-полно растений и полезных, и вредных; где пороки и безрассудства переплетаются с достоинствами и добродетелями»[590].

Катализатором в осуществлении такой трансформации был Наполеон, чье завоевание Германии и низведение Баварии, Австрии и Пруссии до положения сателлитов заставило всех немцев понять всю глубину собственного бессилия. Не удивительно, что в процессе размышления над этим некоторые немцы должны были идеализировать могущество, которым они были обделены. Гегель писал, что государство в качестве воплощения жизни коллектива не может контролироваться индивидуумами, которые его составляют и служат ему. Государство, по Гегелю, движется собственным путем и вершит судьбу благодаря власти, которая является сущностью государства. При столкновении разных государств о средствах не стоит рассуждать, указывал Гегель: «Гангренозные члены не вылечить лавандовой водичкой; мягкие контрмеры не годятся в ситуации, когда обычно прибегают к яду и орудию убийства; не допустить надвигающегося разложения жизни способны только самые решительные меры». Этот культ государства не нашел всеобщего одобрения, в частности против выступили прусские реформаторы Карл фом унд цум Штейн, Карл фон Гарденберг, Герхардт фон Шарнхорст, Аугуст фон Гнайзенау, Вильгельм фон Гумбольдт. Они утверждали, что сильное правительство – это то, которое способно мобилизовать энергию подданных, предоставив им право соответствовать своим обязанностям[591].

Гердер дал толчок немецкой исторической школе права, выступившей против вневременного рационализма и всеобщей юридической силы римского права[592]. Историзм был одним из аспектов романтизма, движения, господствовавшего в европейской мысли и искусстве в начале XIX в. Интерес широкой публики к уцелевшим предметам старины неимоверно вырос, причем он распространился не только на античный мир, но и на доселе презираемое как «темные века» Средневековье[593].

Весьма интересным интеллектуальным истоком романтического национализма, на который редко обращают внимание, является античная классика. С XVIII в. Европа под влиянием интереса к античности обратилась к идее единства культуры и народа – эта идея именно в это время стала доминирующей. Речь при этом шла о целостности культуры в ее внутренних взаимосвязях, культуре как выражении общезначимой идеи. Иоганн Винкельман[594] был пионером такого способа рассмотрения, он стремился рассматривать культуру, религию, искусство, литературу древних греков как единое целое. Было изобретено даже слово для обозначения этой общности Griechentum или Griechenheit. Разумеется, такой подход стали применять и к другим народам (не только к античности). Пример тому – книга Madame de Staёl «De l'Allemagne» («О Германии»)[595].

Фундаментальной предпосылкой историзма является уважение к независимости прошлого. Сторонники историзма считают, что каждая эпоха представляет собой уникальное проявление человеческого духа с присущими ей культурой и ценностями. Если наш современник хочет понять другую эпоху, он должен осознать, что за прошедшее время условия жизни и менталитет людей – а может, и сама человеческая природа – существенно изменились. Историк не страж вечных ценностей; он должен стремиться понять каждую эпоху в ее собственных категориях, воспринять ее собственные приоритеты и ценности, а не навязывать ей наши. Сторонники историзма считают, что культура и институты их собственной эпохи могут быть поняты лишь в исторической перспективе. Одним словом, история – это ключ к пониманию мира.

На немецкую романтику значительно повлияло усиленное изучение немецких народных песен, сказок, устного народного творчества, ремесел; перед исследователями открылся новый, неведомый ранее мир, в котором наиболее важным элементом художественного гения были не ум и техника, а творческое воображение и эмоции. Особые заслуги в изучении народного творчества принадлежат братьям Гримм, Герресу, обнаружившему самобытные и оригинальные «народные книги». В их исследованиях, публикациях все, что относится к народу, обретало любовное, поэтическое звучание, они искренне восхищались богатством свежей, естественной народной жизни. Братья Гримм понимали немецкий народный дух как сакральное, неизменное начало, свидетельством чего, на их взгляд, являлась немецкая народная мифология, они создали культ немецкого народного творчества, наделив его всякими превосходными эпитетами, они всячески восхищались традициями, звучанием, строением немецкого языка. Впрочем, в этом-то и заслуга романтиков (не только немецких), что они убедительно показали уникальность культурно-исторических эпох, каждая из которых обладает самостоятельной духовной ценностью и принципиально не может быть превзойдена[596]. Романтики по своей сути – убежденные историки, историки в общем и особом смысле слова. В их мировоззрении историзм – существенная сила, они его по-настоящему узаконили и сделали обязательным для последующих поколений[597]. Но из всего этого не следует, что романтическая эпоха и ее представители вследствие особого упора на традицию несут ответственность за последующий почвенно-народнический национализм, приведший к национал-социализму, ибо, с одной стороны, демонстрация национальных, патриотических чувств не может быть подвергнута осуждению, с другой стороны, как указывала Ханна Арендт, романтика вообще не имеет определенной исторической специфики, детерминизма, она может быть связана с различными политическими состояниями и философскими теориями[598]. В самом деле, Руссо со своим учением ведь также относится к романтической эпохе. К тому же, как писал Берковский, «романтизм никогда не был отдельным течением, одной только эпохой, как готика, барокко, классицизм. Он содержался во многих эпохах, в множестве течений, в самой истории он не был выделен»[599].

Тем не менее именно у Герреса, Шлегеля романтический миф о восстановлении средневековой Священной Римской империи германской нации приобрел националистические черты. В их глазах немецкая нация была избрана Богом для восстановления единства Европы и