Катастрофа 1933 года. Немецкая история и приход нацистов к власти - Олег Юрьевич Пленков

периоду немецкой истории, ее родовые признаки (возвышенность, мечтательность, высоко стоящие над реальностью установки, своеобразная динамика, преувеличенное мнение о достоинствах национальной старины) можно наблюдать с XVIII в. до нацистских времен включительно. Что же было причиной немецкой специфики национальной политической романтики? Самым существенным было напряженное отношение между немецкой государственностью и политической реальностью, совершенно неблагоприятной идее единого национального государства, что привело к расцвету национализма в Германии – в отличие от других европейских стран, в которых национальное государство благоденствовало и не давало повода к особой духовной активности, хотя бы в виде романтики. По этой причине политическая романтика в немецкой духовной и политической истории сыграла более значительную роль, чем в западных странах или России, где она была всего лишь литературным или художественным стилем. На начальной стадии, в конце XVIII в., немецкая романтика успешно противостояла механицизму и плоской философии западного Просвещения, которое явно не в состоянии было оценить всю полноту и многообразие реальности и часто прибегало к плоскому упрощенчеству. В отличие от западного Просвещения, в духовном (не в политическом) отношении бесплодного, немецкая романтика была чрезвычайно плодотворной – в Германии на основе романтики возникла весьма влиятельная историческая школа права, великолепная историография Ранке и его школы, учение об органическом строении государства, великая идеалистическая философия, веками гипнотизировавшая человечество. Да и в политической сфере романтика некоторое время была носительницей демократического, республиканского принципа единой и независимой Германии. Политическая романтика противостояла реакции и носила прогрессивный характер в посленаполеоновские времена, в период «бидермайера». Однако в условиях бисмарковского рейха функции политической романтики изменились по той причине, что у истоков бисмарковского государства стояло не национальное народное движение, а прусская администрация, поэтому политическая романтика переместилась на правый фланг (левый занимали социал-демократы) прусского государства и уже вплоть до нацистских времен не покидала этих позиций. Таким образом, политическая романтика в Германии эволюционировала с левых позиций в начале XIX в. до правых – в начале ХХ в., многие родовые признаки политической романтики эксплуатировали нацисты, что неудивительно, ибо молодежное движение (каковым по преимуществу было нацистское движение) во многих отношениях всегда готово к инфильтрации романтизма в любой форме (отсюда большой трудовой энтузиазм, боевая военная романтика, жертвенность, особая политическая динамика и самоотдача). Особенно нацистам подходило такое свойство романтики, как ее резкое противостояние, противоположность рационализму.

Обычно либеральное движение выводят из Просвещения, а консервативное – из романтики, и, хотя это утверждение может быть подвергнуто справедливой критике, не будем ломать традиции и проследим, каким образом возникла немецкая политическая романтика и какова была логика ее утверждения. Немецкая общественность долгое время была не идентична в рамках национального государства – это и есть, как уже говорилось, главная предпосылка особой устойчивости немецкой политической романтики. «Народ, который не удовлетворяется политической действительностью, – писал исследователь немецкой истории Гельмут Плесснер, – подкрепленной сильной традицией, как у старых западных наций, вынужден компенсировать этот недостаток»[585]. Арнольд Руге также писал о том, что «причины романтики коренятся в земных страданиях; чем элегичней, романтичней народ, тем несчастней его состояние»[586]. Устремления немецкой политической романтики, как правило, входили в резкое противоречие с действительностью, поэтому наиболее общей чертой политической романтики, как писал Карл Шмитт в книге «Политическая романтика», является то, что романтика ставит возможность выше действительности, абстрактные формы выше конкретного содержания[587]. Отсюда, например, идеализация сословного государства, под которым понимался «естественный», без вмешательства извне, рост государства. И романтики первого поколения – Адам Мюллер, Карл Галлер, Новалис, Генрих фон Клейст, Ахим фон Арним – как раз делали упор на «естественный» рост государства и сословную систему. Один из видных немецких романтиков А. Мюллер следующим образом излагал основания романтического консерватизма в книге «Элементы государственного искусства» (1809). На его взгляд, государство возникло на основе природного чувства общности, постепенно проходя через семью, род, племя, племенные объединения. Государство росло постепенно и органично, оно не было кем-либо учреждено с определенными целями, а с самого начала развивалось как часть природы. Государство – это не сумма индивидуальностей, а совершенно новый организм, который живет по собственным внутренним законам. Различные сословия имеют различные отношения к государству, их нельзя механически уравнивать. Сословия государства целесообразно объединить в корпорации и таким образом интегрировать в государство. По Мюллеру, ошибкой Французской революции была нивелировка сословий, централизация и унификация; он полагал, что сословия представляют собой самостоятельное явление, которому суждена великая будущность и значительная роль в спасении государства[588]. Немецкой романтике вообще свойственно чрезвычайно восторженное отношение к государству, приведем характерное высказывание Новалиса о том, что «гражданин должен платить налоги с таким же чувством, с каким влюбленный дарит цветы своей невесте».

В начале XIX в. английские и швейцарские ученые стали изучать древние легенды с точки зрения истории, видя в них средство самовыражения отдельных народов. Они считали, что гомеровские поэмы, эпос о Нибелунгах, исландские саги обязаны своей мощью и красотой своеобразию породивших их обществ, времени и места. Профессор Оксфордского университета преподаватель иврита епископ Лоут называл Ветхий завет национальным эпосом еврейского народа и считал, что к нему нельзя подходить с мерками, сложившимися при изучении авторских текстов, к примеру, Софокла или Вергилия. Самым известным и творчески плодотворным поборником этих идей был Иоганн Готфрид Гердер. Он отстаивал и воспевал неповторимость национальных культур, их несопоставимость друг с другом и разницу подходов в их понимании и оценке. Он всю жизнь был очарован разнообразием развития культур – прошлых и настоящих, европейских и азиатских.

Было бы рискованно назвать Иоганна Готфрида Гердера националистом, тем самым мы бы исказили его взгляды. Гердер испытывал устойчивое отвращение ко всяким формам централизации, империализма, принуждения. По Гердеру, государство отнимало у людей самих себя, превращало их в послушные машины, искажало и портило их самые благородные побуждения. Однако если Гердер ненавидел государство, то в нацию он верил и в «Идеях к философии истории человечества» (1776–1803) он красноречиво приводил аргументы в пользу идеи осознания принадлежности человека к нации. Саму нацию он определял как общность, сложившуюся благодаря родственным связям, истории, социальной солидарности и культурной близости, со временем формировавшуюся под влиянием климата и географии, образования, общения с соседями и других факторов. «Имеет ли нация более ценное, чем язык, – писал Гердер. – Через местную литературу мы научились познавать времена и народы более глубоко, чем следуя унылой и мрачной тропой политической и военной истории. В последнем случае мы редко видим большее, чем способ, при помощи которого управляли народом, и как сам народ отдавал себя на заклание; в первом же – узнаем, о чем он думал, чего желал и к чему стремился, в чем