Благовест - Алиса Клима

Полька умолкла и надулась.

Вера сидела и безучастно покачивалась в такт саням. Ее охватила безутешная тоска. Она вспомнила солнечный день на даче, когда узнала, что Ларионов был готов ждать ее, чтобы создать семью. И ведь не хотела она тогда вовсе воевать с ним. Она лишь хотела любить. Видеть каждый день своей жизни и дарить любовь. Она даже о его любви не помышляла. А желала давать то, что распирало ее сердце. Собственная любовь делала ее счастливой. Куда все ушло? Вместо животворящего вдохновения, возможного только при отдаче, она стала одержима раскаянием мужчины.

Неужели судьба еще раз свела их ради покаяния? Ведь это было совершенно невозможным, невероятным, но настоящим чудом. И все эти сложные, неведомые лучшим магам и непостижимые разуму тончайшие паутины путей мироздания были проложены Богом в одну-единственную вероятную точку на перекрестке времени и пространства только для того, чтобы она увидела Ларионова поверженным, в муках вины и сожаления? Как это бессмысленно и ничтожно. Совершенно ничтожно! Где была та точка невозврата, когда она, Вера, подменила потребность в любви потребностью в покаянии?

Она смиренно наблюдала, как по лицу все прокладывали борозды горячие тихие слезы.

А может, и прав Кузьмич с его искренней простой народной мудростью, что не надо искать эту точку, а просто сейчас же свернуть с ложного пути? И, может, права Федосья с ее народной верой, что премудрости и социальные догмы – лукавство. А есть истинные, природные вещи, благодаря которым сейчас и она, и Полька, и Федосья с Кузьмичом ходят по земле. И тысячи лет назад они уже были, когда социальные догмы и прочие лукавства тоже чему-то ложному учили людей. И все эти лукавства еще сотни раз будут меняться, но продолжать отдалять людей от природного, подлинного Источника. Учить своим правилам, тогда как все настоящие мудрости уже даны каждому человеку по праву рождения. И они были всегда заложены в каждом в том теле, что открылось ей однажды как подобие Источника.

Вера легла на спину, как рыбак в лодке, и посмотрела в серое, темнеющее небо. Снежинки падали на лицо и таяли. Лес был спокоен. Как совершить побег из этой тюрьмы? Как оборвать колючую проволоку страхов и неверия? Как снести вышки часовых гордыни? И как потом забыть о предательской неволе, чтобы не тащить ее тень в свободную жизнь, отравляя свободу болезненными воспоминаниями?

Эти страхи, плен незыблемой памяти и самообман представились зоной. И забор лагерной зоны показался Вере тонкой паутинкой в сравнении с забором внутренней зоны каждого человека.

Нет, Кузьмич был не прав, что вся страна – Сухой овраг. В каждом человеке был этот Сухой овраг с его волчьими билетами, унижениями, нищенством, попрошайничеством, завистью, проституцией и рабством, пьяными шалманами и зловонными подвалами, ложью, лицемерием, скупостью, предательствами и самоуничижением.

У каждого был свой Сухой овраг! И даже побег из него не обеспечивал исчезновения клейма, выжженного на сердце годами заточения в нем. И даже если поблекнет клеймо, останется на его месте метка, которая всегда будет жечь сердце. И для кого-то напоминанием и предупреждением, а для кого-то искушением будет попадаться на глаза в самый неожиданный момент.

Сани подъехали к больнице, и Веру охватил трепет. Почему-то в каком-то полузабытьи дороги уже на подъезде к Сухому оврагу она подумала, что сегодня – один из самых главных дней ее жизни.

Вера всегда чувствовала эти дни. Чувствовала в день ее визита в НКВД, как и в последний день этапа в лагерь, уже стоя на плацу. Чувствовала и теперь. Этот холодок под ложечкой не покидал ее со дня, когда она решила просить Ларионова о переводе в другой лагерь. Даже раньше он закрался в душу, но сегодня проявился ясно.

С дрожью в коленях Вера сходила с саней, боясь увидеть то, что приехала увидеть: своих раненых друзей. Похожее чувство она испытала, отворяя дверь в спальню Ларионова, когда тот пропился до полусмерти. Это был страх несовпадения ожиданий с тем, что на самом деле предстоит увидеть.

Вера не знала, что страх этот с годами мелеет; что с годами люди становятся все милосерднее и проще. И не потому, что стареют и теряют силы, необходимые для подпитки страха, а потому что часто сталкивались с крушениями своих ожиданий и осознали их бесплодие. И это растущее с возрастом милосердие тем сильнее проявлено, чем больше крушений пережил человек.

Вера не знала, так как была юна, что в том с возрастом не расцветает милосердие, кто размышляет больше о несправедливости крушений, чем о бесплодности ожиданий.

Она не понимала, почему Полька так скоро взбежала на крыльцо и уже исчезла за тамбуром, почему непринужденно о чем-то болтали Кузьмич и Федосья, а Марта все так же спокойно и приветливо ждала на крыльце, когда она, Вера, приближалась к столкновению с неизвестностью.

Вера машинально обнялась с Мартой, пропуская расспросы и приветствия. Она осталась на крыльце одна. Эти десять шагов до койки Клавки казались сотнями километров пройденного этапа. Пройти их сейчас требовало равных душевных сил с теми, что потребовались, чтобы дойти до лагпункта живой.

Дрожащими руками она медленно отворила дверь тамбура и робкими шагами вошла в палату.

Она видела Польку и Губину, нависших над Паздеевым; улыбку Марты из проема дверей кабинета доктора Пруста; Кузьмича и Федосью, уже вошедшими в кабинет. Но не видела койку Клавки. Где Клавка? Почему ее не было среди больных? Куда дели Клавку?

Сердце Веры вдруг оттолкнулось от глубин ее сомнений и рвануло вскачь с такой силой и скоростью, что она вскрикнула:

– Клавка!

И среди всех пациентов увидела лишь одну фигуру, вдруг дернувшуюся на этот крик. Это была она – Клавка!

Вера бросилась к койке и, упав на колени, безудержно заревела, уткнувшись в руку подруги.

– Клавка, – шептала она, – Клавка… Прости меня, Клавка… Прости…

Вера почувствовала, как рука Клавки зашевелилась, и пальцы схватили ее за нос. Она оторвала голову от постели и впервые посмотрела Клавке в лицо.

Та улыбалась. Вокруг глаза растекся кровоподтек – следствие падения. Палевые волосы были взъерошены. Плечо перебинтовано. С правой стороны виднелась приколотая брошь с цветочками из глазури. На Веру лукаво смотрели синие очи.

– Ну и глотка у тебя луженая, – усмехнулась Клавка.

Вера улыбнулась сквозь слезы.

– Ты жива, – прошептала она и погладила Клавку по лицу.

– Живее всех живых! – подмигнула та. – А ты чего? Как там, на зоне?

– Там все хорошо, ты не волнуйся, – пробормотала Вера. – Главное, тебе