Благовест - Алиса Клима

– Ступайте прямо сейчас и много не болтайте, – повторил Ларионов.

– Все сделаю! – Федосья вскочила и быстро засобиралась, вызывая Вальку.

Она вытащила Вальку из дома, и они направились в барак.

– Чудно, правда. Неужто сговорились наконец? – Валька захихикала.

– Если и сговорились, то один из них об этом не знал, – пробормотала Федосья.

– Это как это?

– А вот так это! – Федосья втолкнула Вальку в барак.

В бараке было тихо. Тусклые масляные лампы бросали слабый, прерывистый желтый свет на стены и мрачные вагонки. Балаян-Загурская храпела на рыдване.

Федосья с Валькой тихо пробрались к местам Веры и Клавки. Половицы под весом Федосьи скрипели, но уставшие женщины спали крепко. Федосья присела на вагонку Веры и вздохнула. Рядом зашевелилась Инесса Павловна.

– Не спите все, – прошептала Федосья.

– А где…

– У него, – опередила ее Федосья.

– Что происходит? – спросонья спросила Инесса Павловна, приподнимаясь.

– Дела, конечно… – Федосья задумалась. – Сама не пойму, что творится. Нам приказал спать тут, а девке – остаться.

– Приказал? – Инесса Павловна приподняла брови.

– Ну, не то чтобы… Но странное было во всем этом, – пожала плечами Федосья. – Ирка такая… как тетива натянутая… Да и он не особо на подъеме.

Инесса Павловна смотрела прямо перед собой.

– Какие смутные эти последние дни. Столько напряжения и тайн… И какое-то внутреннее ощущение тектонического сдвига. А на поверхности вроде все затихло…

– Тут ничего никогда не затихнет. – Федосья закряхтела и улеглась. – Спать надо. Разберутся авось. Утро вечера мудренее.

После ухода Федосьи и Вальки в комнате нависла тишина. Вера неловко крутила чашку с недопитым чаем; Ларионов закидывал дрова в печь.

– Пусть горят, – сказал он, отряхивая руки, – с ними как-то уютнее.

– Григорий Александрович, прошу вас, не режьте хвост по кускам… – спотыкаясь, промолвила Вера.

– Вера. – Ларионов бросил кочергу и подошел к столу. Он был напряжен и бледен. – Я буду честен с тобой. Мне самому страшно говорить об этом, но медлить, кажется, теперь страшнее.

– Что случилось?! – не выдержала Вера.

– Я думаю, вот-вот приедет комиссия, и есть риск, что меня упекут.

Вера вскочила. Руки потели и холодели.

– Вера. – Ларионов нежно пригвоздил ее к стулу. – Прошу, выслушай. Иначе мы ничего не решим.

– Я хочу помочь! Исправить свою ошибку, – обнажая какую-то внутреннюю хрупкость, сказала Вера. – Я готова на все. На все, что необходимо, чтобы вы уцелели. Скажите, что сделать…

Ларионов сел за стол напротив и в каком-то лихорадочном состоянии всматривался в нее, словно пытаясь понять, как вымолвить то, что должен был.

– Вера, ты должна уехать, – тихо сказал он. – Вот что нужно сделать…

Она приоткрыла рот и рыскала глазами по его лицу, пытаясь понять, что он говорит, и все равно не понимая смысла этих слов.

– Вера, это единственный и, возможно, последний шанс спасти тебя. Я помогу тебе бежать, – хрипло продолжил Ларионов и торопливо добавил: – Прикрытие продумано, за нас тут не волнуйся…

Вера затряслась, не в силах вместить все, что он говорил, в свою истонченную систему.

Ларионов немного дрожащими руками налил ей коньяку.

– Выпей глоточек, прошу тебя, – сказал он, преодолевая мучения от необходимости все это говорить и делать с ней. – Впереди много новых испытаний. Их надо пережить…

– Я не понимаю, что вообще вы говорите, – пролепетала Вера, утирая слезы, обрушившиеся из глаз как бы сами собой, без ее на то позволения и участия.

Ларионов сжал руки в замок, ноздри его раздувались.

– Я забрал твои вещи из барака. Тебе кое-что понадобится. Кузьмич отвезет тебя до тропы… Дорогу ты видела, по зарубкам с фонариком не потеряешься. Дойдешь до Сухого оврага. Дальше тропы Кузьмич ехать не сможет. Долгое отсутствие обязательно кто-нибудь заметит, и наш план встанет под удар. Через четверть часа Фролов по моему приказу проводит для всех ночные учения по тревоге в казарме: дозорных снимут с вышек.

Вера следила за его губами, но не могла воспринять ничего из того, что Ларионов все это время объяснял.

– Я дам тебе винтовку (стрелять ты умеешь). Доберешься до Марфы. Винтовку оставишь у нее. Сахатыч вручит новые документы и посадит рано утром в поезд на станции дальше от Новосиба. Деньги тоже даст, – говорил Ларионов сухо и быстро, словно боялся не посметь договорить до конца. – Денег будет немало. Марфа научит, как их припрятать. Поедешь на перекладных до Ташкента. – Ларионов протянул ей бумажку. – Адрес запомни. Лист надо сжечь. В Ташкенте придешь к дяде Файзулле, назовешь мое имя и скажешь, что я прошу помочь.

– Я не понимаю…

– Выслушай до конца, Вера! От этого зависит твоя жизнь! – взволнованно говорил Ларионов. – Если дяди Файзуллы на месте не окажется, запомни: тебе поможет всякий человек. Народ там добрый и гостеприимный – приютят любого. А ты не растеряешься. В тебе есть храбрость, умение сближаться с людьми, и я верю в тебя. Как только обоснуешься, найдешь Подушкина. Пойдешь искать его в наркомздрав. Возможно, Женька все еще в Ташкенте. Самое главное, там достаточно еды и тепло…

Ларионов откашлялся от возникшей сухости и жадно отпил воды. Дрова щелкали в печи – рьяно, звучно, тревожно. Вера все это время смотрела перед собой, замечая, что ее покинули силы – она слышала слова, но не могла ничего почувствовать. Ей захотелось уснуть где-нибудь в уголке и не просыпаться, пока все эти ужасы в ее судьбе не завершатся, и пока ее родная страна не прекратит рвать и мотать своих утомленных детей…

Ларионов видел состояние Веры и качался как в тумане от собственных ломок. Как мог он сказать ей, что готов был разнести в щепки весь лагпункт – такие отчаяние и ярость испытывал, вынуждая себя разлучиться с ней, а ее – бежать.

Он налил Вере воды из кувшина, поставил перед ней стакан и присел, устало растирая лицо.

– Попробуй меня понять, Вера, – продолжил он тихо. – Я давно задумал твой побег, но сделать это было правильнее зимой. Поиски людей зимой затрудняются, зато способы устранения следов, как ни странно, облегчаются. И медведи спят – не так опасно. Ты не первая, кому выпадает такой редкий шанс без тяжких физических лишений выбраться из лап ГУЛАГа.

Он продолжал смотреть на нее, а Вера все не отводила взгляда от своей чашки. Его мучило и пугало ее тихое безучастное молчание.

– Переждешь годик в Ташкенте и вернешься к семье под своим именем. Очень скоро после освобождения ты сможешь начать писать им письма. Вера, скажи хоть слово! – не выдержал Ларионов.

Вера быстро взглянула на него и отвела глаза.

– Я сделаю, как вы скажете, – сказала