Ревность о Севере. Прожектерское предпринимательство и изобретение Северного морского пути в Российской империи - Михаил Геннадьевич Агапов

Во-вторых, «северный вопрос», как и «восточный», во многом был вопросом о контроле над трансконтинентальными путями сообщения. Подчеркивая этот аспект «северного вопроса», Д. Л. Мордовцев называет его вопросом о «студеном море» или морским «северным вопросом»1353. После того как была доказана возможность прямого морского сообщения Европы с Сибирью, северо-восточный морской путь обрел «значение северного Суэцкого канала»1354. В этой связи Д. Л. Мордовцев ставил вопрос о том, кто будет владеть последним и контролировать «циркулирование экономических соков Востока и Запада… через Ледовитый океан»1355. Говоря о важности северных морей для России, он приводил высказывание из доклада М. К. Сидорова в ОДСРТМ, прочитанного 12 апреля 1877 года:

У нас только одно море, из которого выход не могут заградить нам неприятели – одно громадное море с многочисленными и даже незамерзающими гаванями, на которое меньше всех других наших морей мы обращаем внимание. Я говорю о Северном Океане, омывающем наш материк более, нежели на десятки тысяч верст; рассуждать о других наших морях, на которых мы утрачиваем или уже утратили влияние на мореходство, я считаю бесполезным1356.

Для подтверждения стратегического значения Северного Ледовитого океана Д. Л. Мордовцев ссылался на депешу «посланника США при Стокгольмском дворе г. Кэмпбела», которую «наши нордофилы… откопали… в сборнике дипломатической корреспонденции, изданном правительством Северо-Американских Штатов»1357 (см. главу 5, параграф 3). Проблема заключалась в том, что в рассматриваемый период лидерство в деле освоения «студеного моря», несомненно, принадлежало зарубежным мореплавателям – исследователям, коммерсантам и промысловикам, которые не только прокладывали новые пути сообщения, но и создавали опорные пункты на островах Баренцева моря, что позволяло Д. Л. Мордовцеву провести еще одну параллель между «северным» и «восточным» вопросами: борьба поморов против иностранной экспансии на Севере России сопоставлялась с борьбой братьев-славян на востоке против турецкого господства. При этом если поморы изображались взывающими о помощи против притеснений со стороны «немецких людей», то М. К. Сидоров представлялся их страстным защитником, исполненным энтузиазма, «какой понятен только в деятелях Плевны и Шипки»1358. Признавая, что пока еще «„северному вопросу“ далеко до „восточного“ и „славянского“»1359, Д. Л. Мордовцев призывал российское общество уяснить себе заранее экономическое и политическое значение «северного вопроса» и формулировал «три главных фазиса» решения последнего:

Первый фазис – установление прямых сношений Европы с Сибирью и какую роль в сношениях этих придется играть Сибири и ее населению; второй фазис – отношение России и Европы к Новой Земле…; третий фазис – тот, с которого сэр Кэмпбел сбросил часть таинственной завесы. В таком только случае, быть может на Севере мы будем счастливее, чем на Востоке1360.

Заявляя, что «человеческая любознательность и человеческое сердце превратились в компас, которого одна стрелка неудержимо потянулась к северу, к полюсу, другая – к югу, к Балканам»1361, Д. Л. Мордовцев явно преувеличивал значение «северного вопроса» для российского общественного мнения. Русская политическая словесность (выражение А. Э. Котова1362) 1870-х годов оставалась невосприимчивой к северной тематике. «Восточный вопрос» занимал внимание российских общественных и государственных деятелей того времени в несоизмеримо большей степени, нежели «северный». Однако оба они, как показал Д. Л. Мордовцев, проистекали из одного чувства тревоги по поводу обеспечения места страны в стремительно глобализирующемся мире. Иначе говоря, «северный вопрос» понимался будировавшими его общественными деятелями как вопрос о суверенитете России над ее приполярными окраинами1363. Последние изображались «северными умами» уже фактически захваченными иностранцами. Действительно, во второй половине XIX века Россия, и ее Северный край в особенности, «имела такие черты, которые делали ее до некоторой степени похожей на колонию», это была обычная «цена, которую периферия платит за успешную интеграцию в [мировую] экономическую систему»1364. Однако «ревнители Севера» не воспринимали глобальный контекст международных отношений и его эффекты, отождествляя тенденции мирового развития с целенаправленной политикой отдельных стран. Отсюда происходило широкое использование «стражами интересов Севера России» конспирологической риторики. Положение Севера России и стоящие перед ним вызовы объяснялись ими через «деконструкцию» внешних и внутренних враждебных «русскому делу» «происков», «интриг» и «тайных замыслов».

5.3. Конспирологический тезис в риторике «ревнителей Севера»

Все размышления «ревнителей Севера» о предмете их забот проистекали из вопроса о том, почему, обладая обильными естественными богатствами, Северный край не процветает, но, наоборот, становясь год от года беднее, дошел наконец до разорения своего купечества и обнищания населения до такой степени, что «правительство приняло на себя обязанность прокармливать местных жителей»1365. Сложившаяся ситуация представлялась сколь тяжелой, столь и противоестественной. М. К. Сидоров отмечал: «Не легко указать на другую страну в мире, которая была бы наполнена такими разнородными богатствами, и где бы в то же время жители доведены были до столь отчаянного положения, что принуждены часто промышлять милостынею, скитаясь из одной деревни в другую, из одного города в другой»1366.

В марте 1867 года III (политической экономии и сельскохозяйственной статистики) отделение ИВЭО вернулось к обсуждению вопроса «о положении нашего Севера» с целью составления ходатайства правительству о нуждах Северного края и мерах его развития1367. Главной причиной «жалкого» положения последнего большинство участников собрания ИВЭО сочло «пагубное иностранное влияние». Например, М. К. Сидоров напрямую выводил упадок отечественных северных промыслов из передачи в 1826 году лапландских погостов Объединенным королевствам Швеции и Норвегии:

Норвежцы, получившие от нас в 1826 году за 20 лисиц и 2000 спецингов, верст на двести морского берега с тремя никогда незамерзающими заливами и с превосходнейшими на них отмелями, с тресковою на них наживкою, с древними, утвержденными царскими грамотами землями, с православными на них лопарями, и с бывшими монастырскими верфями, в самый краткий промежуток времени в этих местах населились и развели свою торговлю до того, что удивили нашего консула [в Христиании] г. Мехелина [посетившего Финмаркен для сбора сведений о промысловых конфликтах]. Они увеличили свое судоходство до того, что на одно русское утлое судно, приходятся сотни норвежских, и заведя пароходство начали преследовать своих прежних хозяев – русских, отнимая у них все способы рыбного лова и ожесточая их против себя. Теперь они, укрепившись, уже устремляют внимание на завладение, средствами еще, может быть, дешевейшими, даже и Карским морем… подобно тому, как англичане и американцы овладели нашим восточным Охотским морем1368.

Говоря об «иностранном засилье» как ключевой проблеме Севера России, В. Н. Латкин вместе с тем в своей программной статье «О наших промышленных делах» отмечал, что оно утвердилось во многом вследствие слабости отечественного «коммерческого сословия», которое

не отличается образованием и предприимчивостью; живет на старый лад, не пытается пробить себе дорогу другими отличиями, кроме наживы капитала; не стремится выдвинуться вперед изобретениями, усовершенствованиями, интересом общественной пользы;