Дорога радости и слез - Донна Эверхарт

Затем последовала вторая нога. Теперь я висела вверх тормашками – совсем как зарезанная свинья на бойне. Стиснув зубы, я принялась ерзать, сдвигаясь все ближе к стволу, а потом потянулась и полностью забралась на сук. Невероятно, но мне все же удалось выбраться из воды. Меня охватило ликование, и я приникла к стволу и прилегла, вымотанная до предела. Руки и ноги все еще дрожали. Щекой я чувствовала влажную кору.

Через некоторое время я села. Чувствовала я себя так, словно из меня выжали все соки. Я уставилась на ревущую реку, вода в которой все прибывала. Руки пульсировали от боли, ладони опухли и пошли волдырями. Я провела пальцами по исцарапанным голеням. Каждая ссадина горела и ныла. Я нащупала несколько шишек и вдобавок обнаружила, что потеряла ботинок. По большому счету можно сказать, что мне повезло. Я осталась жива, и все кости были целы. Я задрала голову, чтобы прикинуть высоту дерева. Поскольку продолжал лить дождь, а ветер задувал с такой силой, словно хотел меня скинуть обратно в воду, мне никак не удавалось разглядеть, что там наверху. Плевать, инстинкт мне подсказывал, что надо забраться повыше и расположиться при этом так, чтобы как можно лучше укрыться от ветра.

Обхватив ствол руками, я поставила ногу на ветку повыше и перенесла на нее часть своего веса, чтобы проверить – выдержит ли она. Ветка показалась мне крепкой. Я лезла все выше и выше, пока не пришла к выводу, что можно остановиться, что вода меня тут точно не достанет. Вцепившись в ствол, я опустилась на ветку и села, спрятав лицо от дождя в изгибе правой руки. Я закрыла глаза, решив, что сейчас мне лучше всего хотя бы чуть-чуть отдохнуть. Чего реветь о том, чего еще наверняка не знаешь, – и без всяких слез лицо и так все мокрое из-за дождя. Так, дрожа, я и сидела среди ветвей, ожидая, когда придет день, который принесет мне новые испытания.

* * *

В какой-то момент я снова пришла в движение. Сама не знаю зачем. Скорее всего, дело в панике, охватившей меня от звуков, доносившихся снизу. Ветер не желал стихать, дерево раскачивалось из стороны в сторону, и потому мое положение никак нельзя было назвать безопасным. У меня болело все тело, не только от ссадин и ушибов, но и от терзавшего меня холода. Я то вставала, то садилась, то снова вставала – все для того, чтобы у меня не затекли ноги. Все это время я глядела на бурлящие грязные воды реки. В конце концов я решила больше не смотреть вниз. Какой от этого прок?

Утром дождь и ветер немного стихли, и солнце давно забытым дальним родственником выглянуло через прореху в несущихся по небу тучах. Поскольку погода стала чуток получше, у меня появилась возможность худо-бедно оценить свое положение. Я кинула взгляд вниз. То, что дерево устояло, было удивительным уже само по себе. Вода поднялась до половины высоты его ствола. Повезло мне, ничего не скажешь. Хорошее я себе дерево выбрала. «Ниче себе», – сказал бы папа. Отогнав мысли об отце, я высунулась из густых ветвей, посмотрев сперва в одну сторону, а потом в другую. Я понятия не имела, где находилась. На западе виднелась прогалина, и мне подумалось, что это, наверное, и есть дорога, по которой мы ехали, вот только сейчас она не сильно отличалась от реки, которая словно сделалась шире не меньше чем на сотню метров. Еще меня напугал размах разрушений: округа выглядела так, словно по грязному обеденному столу провели тряпкой, сбросив с него на пол весь мусор и объедки.

При виде масштабов бедствия у меня перехватило дыхание, и я изо всех сил вцепилась в ствол, и тут же почувствовала, как у меня лопнул волдырь. Впрочем, сейчас о руках я почти не переживала. Больше всего меня волновало, куда денется вся это вода и сколько понадобится времени, чтобы она спала. Чтобы не разглядывать дальше картину всеобщего разорения, я сосредоточила внимание на том, что несли воды реки. Я увидела бесконечный поток мертвой скотины, причем над раздувшимися трупами уже начали кружить мухи. Проплывал мимо меня и всякий скарб. Мне удалось разглядеть даже велосипед. Волей-неволей я то и дело возвращалась в мыслях к папе, маме, Лейси и Сефу. Я страшно за них переживала и гадала, что с ними приключилось. Вскоре я больше уже не могла смотреть на реку и уставилась на ладони. На каждой из них вздувалось по паре здоровенных, красных пузырей, напоминающих бычьи глаза. Со всей осторожностью я потянулась к кайме своего платья. Мысленно попросив у мамы прощения за то, что сейчас пущу коту под хвост ее тяжкий труд, я принялась расковыривать шов. После того как я его ослабила, мне удалость оборвать сперва один кусок каймы, которым я перевязала правую руку, а потом и другой – им я перевязала левую.

День выдался длинным и на удивление жарким. Платье высохло, и я сняла куртку и повесила ее сушиться на ветке. Я даже отогрелась, но вскоре меня прошиб пот, а во рту появилось такое ощущение, словно его набили старой ветошью. Я надеялась, что с приходом сумерек станет прохладней. Держи карман шире. Меня ждали новые испытания – новые, доселе еще неизведанные, будто мне было мало того, что я уже вытерпела. На меня налетели тучи мошкары, которая, будучи равнодушна к моим страданиям, принялась жалить во все открытые участки моего тела. Я как могла отмахивалась и шлепала себя по ногам, стараясь при этом не упасть. Наконец, появились летучие мыши, которые сновали от дерева к дереву, охотясь на насекомых. Одна промчалась так близко от меня, что даже обдала лицо порывом прохладного ветерка. Опустилась ночь, заухали совы и филины.

Откуда-то слева донесся странный, раздражавший меня звук. Такое впечатление, что он исходил от дерева метрах в тридцати от меня. Я решила, что это дикая кошка. Чтобы издавать такой звук, у твари должны иметься зубы. Интересно, а она знает, что я совсем рядом? Она меня может почуять? Что она станет делать, когда вода спадет? Станет ждать, когда я уйду? И тут я почувствовала в ночном воздухе легкий, едва заметный запах тлена, который доходил до меня несмотря на то, что я сидела достаточно высоко. Стоило мне почувствовать этот запах, вспомнилась история одного бедолаги, заставившая меня позабыть и о дикой кошке, и обо всем остальном.

Мне подумалось, что самое страшное сейчас – умереть как Кой Скиннер.