Химена. Верность и долг - Мария Тереса Леон

была занята, как обычно — с детьми, но донья Года обо всём мне рассказывала, а потом ещё Веласкита принесла на язычке все пересуды, так чтоб у меня уж и сомнения не осталось. «Пусть этот Родриго возвращается в своё селенье Бивар к своим мельницам и в свой дворец, что скорее похож на свинарник!» — говорили насмешники. О, жестокая Уррака! О, спесивые графы Каррион! Набросились на Родриго, как бодливые бараны, подгоняемые мстительной инфантой! Злые сплетники — нашёптывают на нас дяде моему королю Альфонсо… Но тщетно, тщетно — мой Родриго и в изгнании останется верным вассалом. Разве не смелостью было со стороны моего Родриго потребовать у короля в церкви Санта-Гадеа клятвы в том, что неповинен он в убийстве брата? А раз решился Родриго на такую смелость, то теперь добродетелью будет покинуть земли свои, чтоб изгнанным идти по землям неверных, зарабатывая в боях хлеб свой. Иди, любовь моя, к неведомой судьбе, на какую обрекла тебя королевская немилость — иди и оставь ложе моё холодным, а глаза мои бдящими. Я сумею исполнить все долги свои, покуда ты сражаешься, ибо если тебя зовут Воителем, справедливо будет, чтоб и я всякий час сражалась в тех битвах, где терпение побеждает надежду. Иди и не отступай. Ведь только этого и ждёт когтистая сова Уррака — твоего отступления! Оставим её, любовь моя, с её возлюбленным братом Альфонсо, за которого готова она отдать свою душу. А ты, как будешь от меня далёко-далёко, возвращайся ко мне в памяти своей всякий раз, как придётся тебе тяжело, — ко мне, управительнице имения твоего, воспитательнице детей твоих, хранительнице правды твоей. И если силы твои ослабнут — а ведь то может случиться, ибо и солнце красное заходит за тёмные горы, — обратись в мечтах к пристанищу любви нашей и укройся в объятьях моих, охраняющих тебя от всякого зла…

Ничего подобного не сказала Химена своему Сиду, ибо последняя ночь перед разлукой всегда коротка. Только лишь вытянула она вперёд белые свои руки и крепко обняла ими того, кто в добрый час родился и в добрый час привесил к поясу меч свой. А Сид поцеловал эти белые руки и засмеялся густым радостным смехом в ответ на печальные слова Химены:

— Ах, любовь моя, сколько бед принесла нам клятва короля Альфонсо на деревянном арбалете4 в церкви Санта-Гадеа.

Могучий смех Сида наполняет темноту спального покоя:

— А ведь, сдаётся мне, Урраке всё ещё тягостно, что я люблю тебя так горячо. Усни, святая женщина, усни. А то можно подумать, что к моим словам питаешь ты меньше веры, чем к выдумкам и легендам, коими увеселяют бродячие певцы и хугляры простолюдинов по дорогам и знатных дам в рыцарских замках.

Колокола монастыря Сан-Педро де Карденья гудят по всей округе. Дон Родриго, ещё тепло укрытый своими покрывалами и своими снами, открыл было глаза, но сразу же вновь зажмурил их в сладкой дрёме. Но супруга его, как всегда, на ногах уже с первыми петухами и сейчас приветливо встречает воинов, спешащих на призыв Сида под его знамёна. Они идут со всех сторон, подымаясь по горным кручам. Кто они, эти люди, готовые идти в битву вслед за Сидом? Это простые парни из Арлансона. Это — недовольные, те, кто подавлен бедностью, ограблен данниками королевскими, оскорблён спесивыми своими сеньорами; это — дети рабов, предпочитающие опасные походы против мавров подневольному труду на скудных землях Кастилии: это — народ. Народ, из которого складываются шумные, резко трубящие в походный рог, раздетые и разутые Сидовы дружины, уверенные, однако, что под его знаменем найдут они самую пышную одежду — славу. Они пойдут за Сидом, как за своей судьбой… И сейчас они столпились у стен монастыря, ожидая выхода того, кто для них — вера их сердец и надежда их жизни — и кого они — как веру и надежду — никогда не видели. Они дивуются красоте Химены, помогающей слугам чистить скребницей Сидова коня, и восхищаются узорным седлом, с украшениями из серебра и золота — работы севильских мастеров, в то время как боевой конь Сида ловит ноздрями холодный утренний воздух и брызжет жемчужинками пены.

Вот приближается верный Сиду житель Бургоса — Мартин Антолинес. Дошлый горожанин раздобыл уже где-то целую вереницу мулов, чтоб было на кого погрузить всё добро, что хранится в огромных кожаных баулах. Скоро у них будет скот, чтоб можно было кормиться мясом в долгую дорогу до первой добычи в первой битве. Мартин Антолинес спешит, рассекая грудью воздух, весь дрожа от радости, довольный, что так ловко удалось ему провести бургосских ростовщиков, всучив им сундуки с песком заместо золота. Сундуки с песком? Да нет же — всё это серебро получено под самый верный на свете заклад — слово Сида! А Сид зовёт жену и со смехом рассказывает ей, приходящей в ужас, про шутку с сундуками из алой кожи.

— Господи, Мартин Антолинес! А ты уверен, что добрые евреи не отперли сундуки?

— Уверен, сеньора. Они поверили и в ноги мне поклонились.

Когда Сид услыхал добрую новость, то сразу же поспешил оставить чашу, сладко пахнущую тимьяном, и долго смеялся вместе с рыцарями своими ловкой шутке, не зная, однако, того, что и ростовщики вдоволь посмеялись, сидя возле сундуков с песком, крепко уверенные в счастливой звезде Воителя, которая с лихвой вернёт им их деньги. И колокола монастыря Сан-Педро де Карденья звонко вторили смеху Сидовой дружины. А тем временем отец Мундо, окружённый своими служками и поварятами, носился по двору, ловя кур, которые, испугавшись натиска голодной Сидовой дружины, чувствуя, что монастырская мирная тишина нарушена, пытались укрыться в каком-нибудь укромном уголке. Но поскольку слово монаха никогда ещё не приводило в повиновенье солдат, добрый повар в конце концов решил прибегнуть к защите Нуньо Густиоса, выразив рыцарю своё недоумение по поводу столь малой бережливости, проявленной воинами в отношении монастырской домашней птицы…

Слушая сию справедливую жалобу, Нуньо Густиос не может сдержать смеха. Он воспитался в поместье Сида, а когда тот женился на Химене, то и он, в свою очередь, женился на Ауровите, её сестре. Он-то хорошо знает вкусы и обычаи Сидовой дружины, а также и здоровый её аппетит. Какой-нибудь десяток монастырских кур ему вовсе не кажется такой уж высокой платой за честь оказать гостеприимство столь доблестному воинству.

А покуда ведутся все эти беседы, Альвар Фаньес отдаёт приказ развернуть знамёна, белым блеском взметнувшиеся средь зелени. Перо Вермудес кричит: «Дорогу!» — ибо несёт флаг самого Сида; Мартин Муньос помогает донье Химене унять проказника Диегито, гоняющегося с дротиком за собакой. Альвар Сальвадорес и