Химена. Верность и долг - Мария Тереса Леон

услыхал стон души его. Стонала в нём душа по оставшимся растворенными дверям его замка, по опустевшим его залам, по разбитым черепкам кувшинов, наполненных некогда свежей водою, по пустым нашестям, где сидели некогда его охотничьи сокола, по незасеянным полям его владений, по онемевшим жерновам его мельниц, по пустым загонам и разбредшимся без пастырей стадам, по королю, лишившемуся верного вассала, по жене, тоскующей о любимом муже, по детям, не знающим отцовой ласки… Всё, всё обрушилось внезапно и слепо, всё сломилось, всё угасло! Я видел его задумчиво лежащим на спине на походном своём ложе, обратив взор к своду военного своего шатра, и тяжкие стоны раздирали его широкую грудь, на которой покоилась длинная пушистая его борода. Тяжкой болью билась у него в сердце Испания, жаркой кровью кипела Кастилия в его венах. Так было и будет всегда с теми, кто с болью в сердце вынужден покинуть свою родину — изгнанный из неё и из себя самого. О чудесный вестник, видевший в тоске героя наших легенд, приблизься к этой печальной женщине, поглощённой многими заботами своими, связанной по рукам и ногам многими своими обязанностями и до́лгами, и за всё это, за святую простоту бесконечной нити, которой вышивает она на полотне бесконечный узор разлуки, расскажи, как Сидова дружина перешла широкую водную гладь Дуэро, как раскинула лагерь и как чудный лик твой явился во сне утомлённому Родриго, чтоб воодушевить его на грядущие подвиги: «Вперёд, Воитель, вперёд, мой Сид! И счастье да будет с тобою в пути!»… Приснись Химене, как приснился ты Родриго, а потом и лети в бескрайный простор, лети, несомый силою создавшей тебя легенды, да старайся, чтоб орлята, что учатся летать, не натолкнулись на пышные твои крыла, привлечённые небывалою их белизною…

Химена подымает глаза и улыбается. Ласково смотрит вслед ветру, принёсшему и унёсшему чудесный сон. Один стежок, другой, третий… Снова и снова возникают на полотне под тонкими пальцами Химены сказочные цветы и растения, геральдические львы и драконы, светила и птицы… Голова её клонится под тяжестью воспоминаний, в то время как плуг её судьбы вспахивает пядь за пядью незнакомое поле её будущего.

Монастырский сад расцвёл яркими мотками только что окрашенной и развешанной по ветвям шерстяной пряжи. Добрый монах-бенедиктинец, дон Сенен, великий знаток трав, помог раздобыть чудесные стебли для окраски. Всем этим, правда, занимались прислужницы Химены, но она и сама не выдержала и вышла помогать — и вот из её рук, становящихся то голубыми, то оранжевыми, тонкие шерстяные нити ползут по веткам мирта, с мирта на розовый куст, с розового куста — на жасминовый, с жасмина — на лиственницу, с лиственницы — на орешник. Что за праздник! Из чанов подымаются такие яркие нити, что Химена даже смеётся: «Словно плащ моего Сида!» Но надо бросать пряжу и идти купать Диегито в водоёме, который монахи предназначили для поливки огорода, где так обильно разрослись лук и чеснок. В воде отражаются облака — бегущие мимо, трудно ловимые взглядом. Химена смотрит на эти отражения — словно всё бегущее мимо может принести ей вести, которых она ждёт, — даже эти лёгкие тучи. В глубине двора — пруд, где живут мирные лягушки под шелковистым пологом тины, иногда лишь рвущимся под камешками, брошенными рукой Диегито. Впрочем, Диегито преследует не одних только лягушек. Он стреляет из маленькой пращи в летящих птиц… Нет, уже не стреляет, это раньше стрелял. Теперь добрый аббат подарил ему соколёнка, и с тех пор мальчик заботливо его растит, по целым часам терпеливо глядя в острые глазки птенца, которого надеется воспитать в искусного охотничьего сокола.

Всем здесь в монастыре необходимо запастись терпением. Медленно движется солнце, медленно всходит луна, медленно мчатся вестники с вестями по своему назначению, медленно подступает весна. Сколько времени прошло? Пришла зима, суровая, как всегда в этих местах. Много выпало снега, дарящего добрый урожай хлеба и длинные серые дни. Пришёл март со своими ветрами, и, пользуясь мягким теплом наступающего времени цветения природы, братья доньи Химены прислали ей письма, чтоб ехала в Овьедо, там надо разрешить кое-какие спорные дела. Химена ответила, что не поедет. Нет, не поедет. Дорожные хлопоты помешают её думам… Лучше уж ей оставаться там, где оставил её Воитель. Разве не обещала она дожидаться его спокойно? Не подобает честной женщине, чтоб муж, вернувшись, узнал, что она где-то в пути. Не поедет она, нет. Хватит с неё того путешествия, которого ей не забыть никогда…

Февраль 1075 года. Месяц льда, инея, снегопадов и метелей в землях Леона. Только что вошла Химена хозяйкою в дом Сида. Ну и пышную же сыграли свадьбу! Ну и попировали же тогда! Ну и поездили же по землям Кастилии и Леона! Лучше и не вспоминать. Теперь это воспоминание вызывает одни слёзы. Химена, тогда почти ещё девочка, ехала на своей красавице лошади с мягкой поступью и ровным шагом, а кругом-то — целая толпа придворных короля Альфонсо, сопровождающих его на пути в Овьедо. Ну и холод был! В королевском кортеже ехали инфанты Эльвира и Уррака, так они даже лица прикрыли полотном — до того им румянцем расписал щёки мороз. Королевский кортеж подымался по кручам, вверх и вверх, над полями Леона, в сторону Астурии, той, что смотрит на море. Как сейчас помнит Химена: лошади упираются, испуганные горным ветром, стремянные дёргают их за узду, тоже отворачивая лицо. Король советует священнослужителям сесть в телегу, запряжённую волами. Они садятся, а погонщики испуганно крестятся, думая со страхом, что теперь, когда нельзя понукать волов бранью, они, пожалуй, и совсем не пойдут. Вьючные мулы движутся, подгоняемые ветром и дальним волчьим воем, и надо следить, чтоб ни один мул не отстал, а то уж не найдёшь. А горы вокруг словно растут на глазах. Кортеж мог бы пройти через Лейтерьегос или Пьедрафита, но он идёт через Пахарес, главную вершину. И как взбирались по самому крутому перевалу, белая кобыла Химены не нашла ничего лучшего, как подогнуть колени, мотнуть головой, словно кланяясь, и упасть. «Она склонилась пред будущей колыбелью», — тихонько шутит Родриго, крепкой рукой подымая Химену, — и все радостно смеются, когда великан берёт на руки жену, словно маленькую девочку, хотя один только он знает счастливую новость, которую она только что шепнула ему под свист ветра.

Чудесное было путешествие! Спуск напугал всю королевскую свиту, привыкшую к жизни среди равнин, к яркому празднеству цветов и с замершим сердцем глядевшую сейчас на глубокие чёрно-зелёные астурийские долины, густо поросшие дубняком, сосною, буком, лаврами. Господи, сколько высоких деревьев ты создал!