Химена. Верность и долг - Мария Тереса Леон

И как здесь тихо, пустынно как! Пустынная тишина укрыта туманом, в котором всё смешалось — не поймёшь, что близко, что далёко, что правда, что сказка. Оруженосцы наконец-то перестали рассказывать страшные истории про медведей. Медведи-гиганты, логова у них в самых глубоких расселинах. Химену только смешат эти рассказы. Когда она была маленькая, в замке Овьедо, дети астурийских графов держали медвежат, это была их любимая игрушка — мягкие, круглые, ласковые, похожие на мохнатые лесные каштаны. Химена в детстве знала много сказок. Она клялась, что видела своими глазами крохотных фей, расчёсывающих волосы в сыром дыхании ручья. Ей, правда, сказали, что этих существ могут видеть только святые, но Химена отшутилась: «Да я сама фея». И когда Родриго поднял её, чтоб вновь усадить в седло, она унеслась мыслью к детству, и ей мечталось, что она — фея, которую сжимает в объятиях сказочный рыцарь, а в лицо им льётся неведомый аромат, а может быть, как сейчас — мелкий дождь…

А потом… Потом по глубокому рву навстречу им вышли те, что живут за горами. Это граф Вела Овиекес и аббат Сиснадо де Коимбра и дон Фруэла… Из рода Химены пришли Родриго и Фернандо, её братья. Прибыли инфансоны из Лангрео и Лабианы, священнослужители из Сальвадора и Кастрополя и все аббаты, у которых нашлись выносливые мулы. Альфонсо не собирался задерживаться здесь надолго, ему хотелось поспеть в Овьедо к началу поста…

Всё уже в ожидании предстоящего таинства. Город постится, король посыпает главу пеплом, инфанты молятся денно и нощно, придворные набожно готовятся к литургии, и шесть епископов сливают воедино свои молитвы, прося господа бога отпустить королю Альфонсо все прегрешения его.

Одни только Сид с Хименой не замечают ничего кругом… О, как хорошо бродить вдвоём по старому саду, в тени старого замка! Инфанта Уррака уже множество раз допытывалась в бешенстве: где Родриго? — но никто не мог ответить на её вопрос. А ведь так нетрудно догадаться! Вон они, взявшись за руку, огибают углы прошлых лет — детства Химены. И ничего более не существует для них, ибо ими овладело гордое чувство счастья… А что было потом? Потом звонили во все колокола, созывая людей на богослужение… Потом они с Родриго набожно простёрлись пред распятым Христом… А позже?..

Холодные сады монастыря Сан-Педро де Карденья, приютившего её в трудный час, проливаются с веток цветным дождём мокрой, только что окрашенной шерстяной ткани. Хозяйка брошенного замка Бивар, пока мысли её блуждали средь далёких воспоминаний, кончила купать маленького сына, и мальчик, громко смеясь, выскальзывает из её рук. Младшая дочурка бегает тут же, наперегонки с братом. Химена побежала было за ними, но зацепилась шёлковым рукавом за какой-то сучок, да так и осталась стоять, расстроенная тем, что порвала свою тунику, а главное тем, что дети убежали. На жалобный стон Химены дети примчались мигом — лечить раненую мать, но оказалось, что рана была лишь ловушкой — две ласковые руки сразу же сжали их, заключив в тёплый круг, и ласковый голос произнёс:

— Ах, дети, как я не люблю, когда вы от меня убегаете!

Да нет, нет, они совсем не хотят убегать. Они виснут у неё на шее — такой белой, обрызганной оранжевыми, синими, зелёными брызгами краски, в которой красили шерсть… А как весело было красить — настоящий праздник. И как хорошо он окончился для детей — в объятьях матери… А вот и добрый аббат…

Дети, едва поздоровавшись с ним, сразу же завязывают ему глаза и так ведут в глубину сада. Когда аббат увидел цветник из шерстяной пряжи, то просто диву дался!

— Какие весёлые тона! А у нас тут окрестные вилланы одеваются в бурый цвет.

— Они одеты в цвет печали этих дней без солнца, — отозвалась Химена, всегда во власти своей собственной печали.

Но мало остаётся места для печали среди всех этих восторженных возгласов. Дети, дамы, рабыни — все наперебой хвалят искусство отца Сенена, знатока трав. А он скромно опускает свои кроткие, словно испуганные, глаза, прося бога простить ему его искусство… Голоса мало-помалу затухают, теряясь за монастырскими дверями. А потом и двери затворяются в умирающих сумерках, прикрывая ещё один прожитый день Химены.

И снова ночь и снова день, и снова ночь и снова день… Гаснут светильники и свечи, зажигаются светильники и свечи… Скользнёт Химена в холодные простыни постели и задумается… Зачем родилась она в знатной семье? Зачем не в бедной колыбели, подвешенной к низкому потолку среди связок чеснока и лука? Может, тогда б теплее была её жизнь. И что сказала бы её мать, прекрасная внучка короля леонского Альфонсо V, про пустынные её дни, про бесплодные её ночи? «Спи, моя девочка, спи…» — убаюкивает Химена свою младшенькую, которая никак не может уснуть. «Спи, моя девочка, спи…» — убаюкивала мать маленькую Химену, прижимаясь щекой к её лицу… Как хотелось бы ещё раз услышать старую колыбельную! Как хотелось бы уснуть!.. Но Химене не спится. К тому же ночь за окном полнится сегодня неумолчным блеянием овец и звоном бубенчиков. Снаружи, за воротами монастыря, слышится, словно бы тихий снегопад, беготня сторожевых псов и тот особый тонкий свист, каким подгоняют отары. Чудится Химене, пока она всё крепче прижимается к сонной щёчке маленькой дочери, что дружины Сида возвращаются в Сан-Педро де Карденья. Сердце словно повернулось в её груди, и, ещё не совсем раскрыв дремотные глаза, она ринулась к стрельчатому окну и, высунувшись, увидала, как в тугом воздухе рассвета расстелилась у ворот, словно мягкое тёплое одеяло, её отара, возвращающаяся с дальних пастбищ.

Здравствуйте, мои жесткошёрстые, милые вы мои! Вы пришли, не подав заранее весточки, как те, что возвращаются домой. Здравствуйте, мои курчавые, рыжие, коротконогие, круглоголовые… Да какие же вы пропылённые, перепачканные после долгих переходов по пустынным равнинам Кастилии в поисках пастбища… Как начнут вас стричь, то, верно, из каждого завитка вашей шерсти пыль столбом подымется… А уж в горле-то у вас пересохло, верно, по долгой дороге. Далёко ходили вы, до самой границы христианских земель, хорошо, хоть буйная мавританская конница не стоптала вас, а вот теперь возвращаетесь, благодаренье господу, в целости и сохранности, ни одного ягнёночка не пропало…

Простая душа Химены радуется при виде отар. Движутся овцы под окрики пастухов в рыжих тёплых куртках, мехом внутрь, в плотных бурых жилетах, в заплатанных штанах, туго перетянутых поясами, с бурдюком и кожаной сумкой за спиной, в хорьковых шапках, надвинутых на самые глаза. Имущества у них — лишь плошка для еды, да лютня, да пастушья свирель. При каждой отаре — старшой, несколько пастухов и множество