Химена. Верность и долг - Мария Тереса Леон

раньше, чем Альвар Фаньес успевает опрокинуть кувшин на стол, чтоб разделить дар между всеми, раньше, чем звонкое вино из серебряных и золотых монеток полилось в плошки, жёны Сидовых воинов уже толпятся вокруг него, умоляя:

— Сеньор, сеньор, скажите нам…

И из каждой пары глаз смотрит на Альвара Фаньеса измученное женское сердце.

Они сгрудились тесной толпою, чтоб горе одной могло опереться на тревогу другой, и в морщинах старух в тёмных монашеских платьях и на свежих тугих щеках молодиц лежит всё та же печать одиночества, словно дыхание ледяных ночей, населённых по всем четырём углам тенями воспоминаний… Приходит день, и мужчина, встав поутру, отправляется в далёкий и неведомый поход на коне и при оружии. И женщине остаётся во владение лишь холод, леденящий черепицы крыш и простыни постели. Некоторые, более счастливые, обнимают ночью детей, согревая их своим дыханием, а порою им приходится так же отогревать и ягнёнка, оставшегося без матери, и умирающую козу… Как сиротливо глядят их глаза сквозь окна одиноких воспоминаний! Гарсес, Эрнан, Мартин, Сальвадор… Ты знаешь их, рыцарь Альвар Фаньес Минайя? Да нет, ты обязательно должен знать их всех. Как же иначе? Гарсес белобрысый, у Эрнана шрам на лице, Мартин заикается, совсем как граф Перо Вермудес, а Сальвадор, сын покойного портупейщика из Сотопаласиос… Не может быть, чтоб никто из них не прислал ни одного мавританского динара, ни одной монетки, чтоб жена не помирала с голоду! Удастся ли купить этой осенью куртку моему старшенькому? И ведь, наверно, ещё останется немножко — заказать обедню, чтоб кормилец поскорее вернулся домой… Уж пусть возвращаются поскорее, ведь нет вернее опоры и защиты от всех бурь, чем рука Гарсеса, чем рука Эрнана, Мартина, Сальвадора…

Женщины сели в кружок, погрузившись в свою тревогу, тихо, как на поминках. Граф Альвар Фаньес Минайя глядит на них со смущённой душою. Он словно вновь слышит голос Сида: «Поедете вы, Минайя, в Кастилию, милый край…» Женщины, сидящие поближе, встречают словами «тише! тише!» тех, что пришли с опозданием, и все наконец замолкают, как стихающий дождь, повисший на последних обрывках тучи.

Это жёны Сидовых воинов. В одно время с Хименой замешивали они хлеб, чинили бельё, шили, хозяйничали, благословляли детей… Руки их — такие же огрубевшие, как у Химены, да и разница между ними и знатной сеньорой только лишь в покрое платья. Все они жадно слушают рассказ Альвара Фаньеса о бранных походах Сидова войска, и в уши их ударяют незнакомые названия, за которыми не встаёт никакого образа: Сьерра Мьедес, Гвадалахара, Ита, Алькала, Кастехон… И при каждом звуке голоса Альвара Фаньеса глаза их то затуманиваются грустью, то загораются радостью.

— Я ушёл из дому как воин, а вернулся как пастух… Вот взгляните, сколько овец и коз подцепили мы на свои копья!

Женщины смеются, глядя на огромные, пригнанные Альваром Фаньесом стада, и Химена в первый раз в жизни замечает, как высок и статен Альвар Фаньес, какие ясные и светлые у него глаза, как горделив его взгляд, словно зажигающий всё, на что ни обратится. Ей вдруг кажется, что этой гордой осанкой он похож на её Родриго, и она горестно задумывается.

Каждой из женщин кажется, что перед нею — её Гарсес, её Эрнан, её Мартин, её Сальвадор… Напряжённо слушают они трудные имена мест, где проходит эпический путь Сидова войска; от Энареса до Алькаррии, где так густо растёт орешник, по полям Таранса, в Фарису и Сетину, в кленовые рощи, меж зарослей дрока и можжевельника, через горные перевалы Аламы, подымая вихри ужаса среди мавров — поселян Бубьерки, Атеки и Алькосера. Одна лишь весть о приближении кастильцев вызывает панику в рядах неверных. «О, этот грозный Воитель, что, изгнанный из королевства Альфонсо, поклялся зарабатывать хлеб свой в битвах и теперь идёт на нас войною!.. О, горе нам!..» — стонут они. Движется Сидова рать, всё сокрушая и полоня на своём пути. Стонут мавры Каталайуда, а мавританский король Валенсии предаётся размышлениям. И по размышлении отправляет в бой двух своих эмиров. Их зовут Фарис и Гальве…

Слушают жёны воинов рассказ Альвара Фаньеса и повторяют незнакомые имена — «Фарис, Гальве…» — и незнакомые названия — «Алькосер…» Алькосер?.. В этом названии, которому нет для них видимых контуров и границ, заключены их Гарсес, Эрнан, Мартин, Сальвадор… Чёрные мавританские воины в белых плащах, развевающихся над крупами чёрных коней, сжимают кольцо вокруг замка Алькосер, занятого войсками Сида. А с зубчатых стен замка разносится, хороводом опоясывая Сидову твердыню, протяжный, тоскливый оклик стражников: «Эй, стереги-и-и! Эй стереги-и-и!..» Мавританская конница хвастливо гарцует у крепостных стен, в то время как Сидовы кони умирают от жажды. Как трудно выдержать взгляд умирающего коня!.. Так проходит три недели, и мавры заранее упиваются зрелищем того, как голодное Сидово войско — кожа да кости — сдастся без боя… Вот тут-то и собрал Сид своих людей и, верный делу своему и своей надежде, обратился к ним: «Изгнаны мы из Кастилии милой, с маврами будем сражаться, свой хлеб добывая в битвах…»

И этой самой ночью сызнова посчитал Сид свои полки. Шестьсот Гарсесов, Эрнанов, Мартинов, Сальвадоров… Шестьсот верных людей, что последовали за Сидом в тяжкую годину отлива судьбы, шестьсот воинов, готовых постоять за правое дело… И отдал Сид приказ идти в бой, да так, чтоб биться с врагами лицом к лицу. И вот уже Перо Вермудес целует Воителю руку, а Сид вручает ему своё боевое знамя. Дружины готовятся к выходу из крепости. На вышках останутся двое сторожей. Кто… Гарсес? Эрнан? Мартин? Сальвадор?.. Воины выходят в чистое поле стройною ратью, ступают по незащищённой земле. Оглушительно трубят трубы. Осаждающие замок мавры дрожат от страха. Как противостоять натиску стольких копий? Кастильские воины, продев левую руку под щит, защищают от врагов свои храбрые сердца, и кони под ними ступают ровно и сильно, уже не чувствуя голода. Натиск, крики, звонкая пыль, взметнувшаяся в зове труб… «Бейте их, мои воины, во имя бога и добра! С вами я, Сид, Руй Диас де Бивар!» …Лавина движется. Вздымаются в руках всадников и падают на мавров триста копий, рвут, колют, ранят, режут, окрашивая красным белые мавританские плащи; выбитые из седла ищут своих коней; кони бегут от жестокой схватки, оглашая воздух ржаньем, жалобным, как плач осиротевшего ребёнка; головы падают с плеч под ударами острых пик, и тела храбрецов, на секунду оставшись в седле, с грохотом падают на землю. «Сантьяго, Сантьяго!» — кричат кастильцы, призывая на помощь святого апостола. А верные помощники Сида? Под Альваром Фаньесом пал