Химена. Верность и долг - Мария Тереса Леон

все — идальго, и твоя прабабка звалась Тереса, тоже из старинного рода. Ах, сынок, когда приехала я в Кастилию от моих-то зелёных полей, от моих-то гор прекрасных, от моего-то моря бурного, где так много разной рыбы водится, уж как грустно было мне глядеть на пустынные, суровые эти равнины! А сегодня мне кажется, что нет ничего в мире краше их! Кастилия красива своим мужеством, и не нужны ей никакие украшения. Глядите, как широка её равнина для конского скока! И хоть она не так плодородна, как голубые земли юга, чьей пышностью наслаждаются сейчас иноземцы, но с великим терпением будет она завоёвывать один замок за другим, возрождая древнюю империю готов.

— Так и будет, родная!

Маленькая дочка, ещё равнодушная к величию истории и не знающая ничего, кроме игр, уснула на груди у матери. Диегито, завидуя перелётным птицам, которые могут видеть столь многое, бросается навстречу доброму аббату монастыря Сан-Педро де Карденья:

— Смотрите, вот она, Кастилия!

От полей подымается страстный жар солнца и грозное дыхание боёв — закваска нации, и Диегито, взяв руку аббата, тонкую от постов и холода, восклицает:

— Я из рода первых справедливых судей!

Добрый аббат, послушный детскому зову, идёт за Диегито и бормочет, поминая святого Исидро:

— Pulcherrima es, o sacra semper felix, principium gentium que mater spanis…7

Глаза Химены устали глядеть на поля. Она поехала было в Овьедо, куда её снова позвали братья, но вскоре вернулась опять в Карденью, своё глубокое убежище, единственное теперь родное место. Тучи пыли на дорогах уносились, гонимые стремительным ветром, не принеся ей никакой весточки, и как-то раз, когда она подошла к пруду, обручальное кольцо соскользнуло с её пальца и упало в воду. На коленях меж кустиков мяты, всегда так бурно разрастающихся у воды, Химена вдруг ощутила, что стареет. Не нашла кольца и огорчилась. Рядом шумно пил воду монастырский пёс, и она подумала, что, может быть, он проглотил кольцо. Повесила голову и рассердилась на себя за свою слабость. …Что это со мною? Разве такой я была раньше? Может, и лицо моё уже не то? — Химена погляделась в пруд: тот же высокий лоб, туго затянутые назад пряди волос, те же резко очерченные надбровные дуги и широкие скулы, делающие немного квадратной верхнюю половину лица при нежной овальной линии подбородка… — О господи! Да красива ли я? Эти румяные девичьи щёки, этот не очень-то правильной формы нос… А рот с крепкими белыми зубами, не слишком ли он прост, да ещё с этими лукавыми ямочками, теперь уже не так ясно обозначающимися в углах губ, начинающих терять свою яркость? Или уже ушла весёлая прелесть юности?.. — Химена закрыла лицо тонким платком, чтоб скрыть все эти постыдные мысли… — О, если мой Родриго ещё долго не приедет, он, пожалуй, и не узнает меня!

Какое оно, это поле битвы, которого я никогда не видала? А правда ли, что в Андалузии девушки так красиво поют, что завораживают своим пением самых суровых воинов?.. Но ни дикие пчёлы, роями слетающиеся на деревья, ни золотистые в свете солнца мухи не могли ответить на эти вопросы, и Химена затосковала и так и осталась сидеть, скрыв под тоненьким платочком своё лицо и свои слёзы. А какое огромное одиночество пряталось под этим платочком, закрывавшим глаза Химены, обращённые только на её тоску и не видящие света сегодняшнего утра сквозь тьму своего вчера!..

Словно где-то вдалеке гудел на разные голоса монастырь Сан-Педро де Карденья — знакомая раковина, в которую она ушла, как улитка. До слуха Химены доносились поющие голоса рабынь, радостный визг её маленьких дочек, с которыми возились прислужницы (балуют, как всегда…), жаркий шёпот леса, где шуршание листьев смешивалось с любовным шелестом жуков и бабочек. Химене казалось, что слёзы стоят в её глазах, как озёра, не стекая, она чувствовала себя тоже изгнанной, тоже опальной… Как и он, её Сид… Одна, без друзей, без надежды впереди, вот здесь, у воды, такой спокойной, такой чужой… О, какой жестокой оказалась месть ревнивой инфанты!.. И когда всё это кончится?.. Химене словно наяву видится вновь эта кривая улыбка инфанты Урраки в тот день, когда вместе со своей сестрой Эльвирой и другими придворными инфанта скрепила своею подписью бумагу, навек соединяющую судьбы Родриго и Химены. Сколько благородных рук прикоснулось к этой бумаге! Был там Альфонсо — новый король, и Педро Ансурес, и графы Лара… Но Химене из всего виденного в тот день запомнилась только эта кривая улыбка инфанты — улыбка, осудившая их на изгнание…

Из-под завесы своего платочка слышит Химена воркование диких голубей, быстрый полёт воронов, их глухие удары о дубовые стволы, их резкое падение на землю… Какие-то пронзительные птичьи голоса и странное ощущение, что у всех звуков вдруг выросли пальцы, которые могут дотронуться до неё, Химены… Что-то откуда-то издалёка приближалось, вырастая с каждой минутой, что-то сверкало перед её закрытыми глазами, гибко выводя стройную мелодию, словно серебряная мавританская труба… Серебряная труба! Серебряная труба! Какой знакомый звук!.. Химена резко поднялась. Звук трубы, переходящий в гул радостных криков и звон колоколов, словно окутал её всю внезапной надеждой и тревогой. Она стояла, так и не сдёрнув с лица тонкого платочка, неподвижная, слепая, как сама надежда. Родриго, Родриго!.. Потом услышала, как её зовут: «Донья Химена, донья Химена!..» Чьи-то быстрые шаги ранили её слух… Медленно, словно в нерешимости, сдёрнула она платок с лица… Перед нею стоял Альвар Фаньес.

Тридцать коней в полной верховой сбруе, осёдланные и взнузданные, с мечами, прикреплёнными к седельной луке, блеснули перед взором Химены своими лоснящимися чёрными крупами. Тридцать чёрных звёзд, завоёванных в сражении против мавров, которые верный Сид посылает своему королю. Душа Химены возликовала при виде коней… Альвар Фаньес просит аббата, дона Санчо, благословить его и показывает бурдюк, наполненный доверху серебром и золотом, который он везёт для собора города Бургоса в уплату за сто молебствий. А то, что останется, пусть монастырь Сан-Педро де Карденья возьмёт себе. Монахи дивуются, а женщины окружают привезённые сокровища, от которых словно искры летят.

Дон Диегито всем остальным богатствам предпочитает дамасский кинжал. Воздух полнится нетерпеливыми вопросами, и каждый из собравшихся не знает, что и спрашивать, так долго все эти вопросы таились на самом дне души. И вот уже дороги запестрели спешащей к монастырю толпой женщин из окрестных селений, взбирающейся по холмам, муравейником мельтешащей по тропкам… Они почти не могут поверить новости. Да полно, уж не возвращаются ли совсем?..

Они спешат навстречу посланнику Сида, и