1916. Волчий кош - Тимур Нигматуллин

– А коли не подымет? – раскуривая новую махорку, задумался Нестор. – Ей-то шо, щас скажет – день поживет, а потым ищи ее – рыскай! Если не подымет? А?

– Заладил! – Феодосий сапогом покрутил по земле, туша самокрутку. – Поглядим! Вон тот караван не Халила? – он показал на дорогу, по которой шли три верблюда. – Это он когда, давно же уходил?

– Халил, – подтвердил Нестор, – я с ним уже дважды беседы вел. Вроде бы он согласный за народ, а потым за старые песни.

– Эт ж какие? – нахмурился Феодосий. – «О Аллах»?

– Да не! – Нестор махнул рукой Халилу и прокричал: – С приездом! Вечором загляну!

– А какие? – не унимался Феодосий.

– Шибко он интяресный. То про какие-то деревья талдычит, то про луну над пустыней, то однажды сказал мне: ваша, мол, партия мне нравится, но больно колейка у няе узкая. Не все, мол, влезуть. Я, говорит, вот пока помещаюсь, вы рядом, а как уже станет тесно, дык в обочину скинете.

– Нужен он нам, – прохрипел Феодосий, – поговорю с ним. Через три дня его верблюды понадобятся. Посмотрим, какая у нас дорога с ним выйдет.

Акулина, снова умотанная в черный платок, вышла на улицу. Сложив руки на груди, сказала:

– Все, что могла, сделала. Сатана жить сутки будет. Дальше опять шептать нужно. Но с каждым днем ему будет хуже.

– Ты уж помоги, – Феодосий попробовал взять за руку Акулину, но не вышло: знахарка сурово взглянула на него и отдернула локоть. – Не может он долго в постели валяться. Дела у нас.

– Дела у вас… А он еле живет, – знахарка покачала головой. – Завтра приду. И к степному лекарю его надо везти. Я шептать долго не смогу. Сознание уйдет, тело останется – как кукла станет.

– А у тых што? – дожевывая самокрутку, спросил Нестор. – Свои какие зелья?

– Баксы! – кивнула она и, приподняв юбку чуть повыше, перешагнула через лужу. – От Северного выгона недалеко живет, он эту болезнь знает.

Феодосий взглянул ей вслед и в очередной раз сам себе сказал: «Красивая, чертовка».

Очнувшийся Литвин уже сидел за столом и что-то чертил на бумаге. На доводы Нестора и Феодосия отмахивался, то и дело толкая себя в грудь, словно поправлял в ней сбившийся механизм.

– На улице лежать не буду! Сколько глаз? Со всех сторон меня видеть будут! И так шороху навели. Врач еще этот…

– Того? Ликвидировать? – спохватился Нестор. – Я щас!

– Зачем? – поморщился Литвин, ненароком уже подумывая, что все же двоих рабочих он зря попросил, не мешало бы студентом эту дуболомость разбавить. – Зря его привезли. Деньги из кассы взяли. А эта? Знахарка…

– Акулина, – подсказал Феодосий.

– Сатаной меня все звала. Знает что?

– Сказали, мыло вы приехали варить, – в маленькой комнате Феодосий все никак не мог найти себе место и стоял в дверях, – причитала, что от этого мыла черти в аду веселятся.

– Даже так? – ухмыльнулся Литвин. – Занятная барышня. Бабкой притворяется. Беглая?

– Проверить? – снова предложил свое участие Нестор. – Я щас!

Литвин ничего не ответил, лишь на сухом скуластом лице заиграли шишки желваков.

– На ноги подняла и ладно! – Он пододвинул листок бумаги поближе к подслеповатому оконцу, затянутому бычьей пленкой. – Ничего не видно!

– Так ненадолго… – В голосе Феодосия зазвучала такая хрипота, что на миг показалось Литвину, будто его болезнь перекинулась на этого здоровяка и теперь его легкие сжимают стальные, острые как бритва обручи.

– На сколько? – Литвин в упор посмотрел на Феодосия. – Сколько у нас есть времени?

– Сутки! Дальше хуже станет.

Тяжелый удар ладони по столу чуть не опрокинул лампадку, прикрытую красным сукном. Лист бумаги, подлетев к подоконнику, прилип к бычьему пузырю.

– Не успеем подготовиться толком, – тихо сказал Литвин, – банк с наскока брать придется. С Имановым надо обсудить! На сегодня с ним встречу назначить нужно, до завтра определиться. Феодосий?

– В трех часах от города стоят. Если сейчас выйду, к вечеру приведу.

– Нестор, – Литвин оторвал листок от бычьего пузыря и, отодвинув лампадку, положил его на стол, – а мы тут с тобой план города накидаем.

Из-за проклятой хвори все летело в тартарары. На понедельник назначенная акция срывалась. Обложить банк бомбами и взорвать его – дело не одного дня. Без подготовки, без данных и плана отхода. Сумеет ли? А если нет? Рисковать или отложить акцию? Выбора нет, болезнь лишь корректирует действие, а не отменяет его.

Иманова вооружить он успел – не всех сарбазов, правда, а половину. Но тащить сотни верст ружья – это не муку на продажу к ярмарке поставить. Хорошо еще, сам Иманов от Тургая до Акмолинска дороги контролирует, обходы казачьих застав знает. А так бы на первой и погорели. Ясно, что казаки церемониться в степях не будут. Ружья – себе, курьера – в расход. На Кавказе дела, говорят, получше обстоят, абреки многие за демократов. Один Коба чего стоит с отрядами своими. А здесь… Здесь покамест только Иманов, на него ставку решили сделать. С другими не договориться – каждый свое одеяло тянет на себя. Да… Степь не Кавказ и не Поволжье даже. Подпалить чтоб, много мыла надо… Откуда все-таки Акулина про мыло узнала или так ляпнула?..

Глава 4. Пятничный намаз

В мечети было многолюдно, шумно. Жума – пятничный намаз – еще не начался, и мусульмане, ожидая второго азана[7], толпились во дворе небольшими группами. Вокруг невысокого человека, похожего на разукрашенный пузатый бочонок, собрались бухарские сарты. В пестрых полосатых халатах и с белыми тюрбанами на головах они напоминали сказочных рыб, плавающих возле затонувшего с богатствами пиратского корабля. Сарты то доставали из своих бездонных карманов какие-то бумаги, то вновь их убирали, то вдруг закрывали голову руками – причитали.

Человеком в центре круга был Джалил. Уже лет десять, как он был главой общины сартов в Акмолинске, совмещая этот пост с собственной торговлей и должностью главного смотрителя на городском базаре. Если последние два занятия приносили Джалилу доход и уважение в обществе, а также существенные вливания со стороны желающих торговать на хорошем месте в хороший день, то первый, выборный, пост (и не откажешься же) больше доставлял суеты и нервотрепки.

Вот и сейчас, когда с минуты на минуту имам поднимется на минбар[8] и начнет читать пятничную проповедь, он вынужден слушать споры и крики о долговых расписках: Юсуф не отдал Юсупу; Фаузайми просрочил день; Хасан убегает от Рахима. «О Алла, – Джалил закатил глаза, – дал ты мне наказание». Он в