Владек Шейбал - Лейла Элораби Салем

Выйди из комнаты, сынок, я поговорю с отцом.

Мужчина ушел, затаив обиду на отца и мать. Всю жизнь он провел подле них, в гордом послушании боясь нарушить наставления родителя, а ныне осознал, что его преданность долгу ничего не значит. Отец на смертном одре вспомнил только о Владиславе, в ночи сквозь слезы призывая того к себе, только лишь его.

В один из тяжких дней Станислав взял руку Брониславы в свою, с мольбой в голосе проговорил:

Любимая моя, прости за все. Я всегда любил вас всех и до сих пор люблю. Вижу тени вокруг кровати - это за мной пришли, я знаю.

Ты просто устал, отдохни. - ответила женщина, стараясь сохранять спокойствие, хотя голос ее дрожал.

Скоро я погружусь в вечный сон, еще успею отдохнуть, а пока дай мне часы, сейчас же.

Какие часы? Эти? - она показала старые часы с кожаным ремнем.

Нет, другие... ты лучше знаешь, где они... Это был подарок моего сына... Владимира, а я разбил их... тогда. Дай их мне, они еще сохранили тепло его ладоней.

Тело Брониславы тряслось в рыданиях, на одеревенелых ногах она достала из шкатулки те самые заветные часы, что много лет назад починила в тайне от мужа - как память о Владиславе. Теперь эти часы - рабочие, с тикающей стрелкой, перешли в руки Станислава. Он прижал их к губам. потом к сердцу и сквозь туманную пелену увидел далекий образ сына, которого избегал всю жизнь.

Прости меня, Влад, прости, - шептал он, прикрыв глаза, времени оставалось мало, нужно было успеть сказать последнее наставление, - Бронислава, - обратился умирающий к плачущей жене, - когда умру, положите эти часы со мной в могилу, это моя просьба... исполните...

Он погрузился в полузабытье, и казалось ему, будто он качается на волнах, уплывая все дальше и дальше. Станислав был мертв. На землю тихо опускалась ночь, и также тихо сталось в доме Брониславы, Казимежа, Янки и Владислава.

Глава двадцать третья

В эту тихую ночь Владислав не чувствовал ничего: ни тревоги, ни страха глубоко внутри. Напротив, он был на редкость спокоен и, лишь коснувшись щекой подушки, почувствовал, как сон в ту же секунду сморил его, а тени от деревьев в саду укрыли его невесомой пеленой. Поначалу была полная пустота и темнота, никаких знаков не видел он во сне, но после двух часов ночи его взору - по ту сторону, не в реальной жизни, открылась широкая желтая равнина; была ли то равнина желтой из-за ярких лучей или то оказалась пожухшая трава, угадать было трудно. И Влад в полном одиночестве стоял у развилки давно исчезнувших дорог, вокруг не были ни души. он хотел идти, но что-то или кто-то останавливал его от поспешного шага, вторя неслышным голосом: "стой, стой". Влад огляделся по сторонам, страха не было. И вдруг вдалеке, на холме, показалась чья-то фигура, он не ведал, кто это, но ясно было одно: человек тот невысок, худ и очень устал, словно на его плечи навалился тяжелый груз. Владислав сделал нерешительный шаг навстречу незнакомцу, потом второй, третий и побежал к нему. Человек, словно враз помолодев, ринулся навстречу и заключил Влада в объятия, гладил по голове, успокаивал.

Отец, - промолвил Владислав. прильнув к его руке.

Вот и свиделись мы с тобой, жалко, что не раньше. Если бы не моя гордость, возможно. вся жизнь потекла бы по иному руслу, да видно. такова судьба.

Прости меня. - задыхаясь от слез, взмолился Влад, падая перед Станиславом на колени.

Нет, ты ни в чем не виноват, то вся моя вина, что тяжелой ношей давит на мои плечи. я борюсь с ней, да безуспешно: не отпускает она меня в новый дом.

Что же делать? - спросил Владислав и голос его потонул в потоке вечности, отозвавшись глухим эхом.

Лишь ты один вправе освободить меня. Если простишь меня, я уйду налегке. Так ты даешь мне прощение за все причиненные мною обиды? Ибо я горько раскаиваюсь в содеянном, к сожалению, слишком поздно.

Я прощаю тебя и отпускаю.

Благословляю тебя, сын мой, - Станислав легкой рукой перекрестил его и стал удаляться в разверзшийся туман.

Владислав громко заплакал и когда пробудился, почувствовал, что подушка вся мокрая от слез. Он лежал какое-то время, без всяких мыслей уставившись в потолок. В голове и груди стояла тупая боль. а сил что-то делать не было. До обеда Владислав провалялся в кровати, только телефонный звонок заставил его подняться и спуститься на первый этаж. То звонила Бронислава. Надрывающимся от плача голосом она сообщила о кончине Станислава, Влад только и мог, что сказать:

Я знаю, мама. Папа снился мне нынешней ночью, он благословил меня перед тем, как уйти в мир без возврата.

Господи, сынок, что происходит с тобой?

Не знаю, мама, не знаю. Теперь ты все знаешь обо мне.

Но ты прилетишь хотя бы на похороны? Отец так ждал тебя, он звал перед смертью лишь тебя одного и более никого.

Я попрошу разрешение на въезд в Польшу, но не верю в положительный исход дел.

Попробуй, Влад, не обижай нас.

Как я могу обидеть вас, если люблю родных больше себя самого? И отца я любил всегда и продолжаю его любить.

Ты единственный человек, кто греет мне душу, и Станислав любил тебя больше всех, он просто переживал за твою жизнь.

Мама... - он не договорил, рыдания, копившиеся в груди, только теперь вырвались на волю в безудержный плач.

То, о чем Влад так долго переживал, начало сбываться. Да, отец все же любил его, но какую цену пришлось заплатить, о чем молиться в тиши пустого лондонского дома? Как и предполагал он, в консульстве наотрез отказали в выдачи разрешения на въезд на территорию Польши и, более того, к огорчению прибавили въедливое, совершенно лишнее в данный момент замечание.

Когда вы, господин Шейбал, чуть ли ни в слезах умоляли английскую сторону выдать вам гражданство, вам пошли навстречу, но предупредили, что отныне вы являетесь беглецом, предателем, а, следовательно, врагом Польши. Что теперь вы хотите от нас?

Не тех вы заносите в список врагов, ибо знаете, что я никогда не выступал ни против Польши. ни против ее народа, и ныне я не прошу о возвращении, но лишь желаю присутствовать на похоронах отца. Более не о чем не прошу.