Владек Шейбал - Лейла Элораби Салем

Когда у человека горе, вы подливаете масла в огонь. Спасибо за все, больше я сюда никогда не вернусь, - с этими словами Владислав в гневе покинул консульство, даже ни с кем не попрощавшись.

Бредя понуро по улицам Лондона без всякой цели, он вспоминал дни счастливого детства: тогда все были живы, все рядом - молодые, красивые, горячо любимые. Глубоко вздыхал он, понимал, что не в силах повернуть время вспять; остается лишь воспоминания о былых днях да ощущение незабвенного счастья, когда он даже не ведал, какие дороги открыты для него.

Никогда еще дом не казался таким большим. таким тихим и одиноким. Вечером Владислав сидел за столиком в патео, пил одну чашку кофе да другой, с тоской в глазах окидывал взором цветущий сад под теплым ночным небом. После отправлялся спать до утра без снов, без красочных видений, будто сознание его было наглухо закрыто ото всего мира: видимого и невидимого, реального и выдуманного; и также глухо, темно сталось на душе.

Ко всему прочему - а беда не приходит одна, Казимеж попал в больницу в тяжелом состоянии, и Бронислава, горько пережившая утрату супруга, не выдержала второго удара, ее сознание помутилось, она более не видела, не слышала никого и ничего, только старшего сына, а в памяти ее осталось только его имя. То был самый страшный удар для Владислава, для которого мать являлась не просто родительницей, но святым образом женщины, лишь ее одну он по-настоящему любил и боготворил любое ее слово или совет. Ныне мать перестала его узнавать, она не помнила его имени, называя его именем старшего сына. Заглушая боль в груди, Влад пытался вновь вернуть ей память о былой жизни, называл ее привычными ласковыми словами "моя прекрасная, дорогая матушка", но женщина, меняя спокойный голос на жалобный плач, вторила одно и то же:

Казимеж, сынок, с тобой все хорошо, я так рада.

Матушка, я не Казимеж, я твой младший сын Владислав-Рудольф, Влад. Ты помнишь? - спрашивал он ее, а у самого по щекам катились слезы.

Какой Влад? У меня нет такого сына. Ты Казимеж, я знаю, - кричала в трубку Бронислава.

В другой раз кто-то из родственников взял трубку и на просьбу Влада позвать мать сказал:

Не звони больше сюда,не тереби ее сердце. Она забыла тебя и вряд ли вспомнит.

Это был последний звонок в родительский дом. Только не знал он (так лучше), что все те подарки, которые с такой любовью собирал он в последний приезд матери, были либо передарены кому-то из знакомых, либо заброшены в чулан. Брониславе даже не показывали фотографии младшего сына, что до недавнего времени стояли в рамках на ее тумбочке. Родственники словно специально постарались стереть последнюю память о Владиславе, разом позабыв то доброе, что сделал он для всех них.

На одеревенелых ногах, опираясь обеими руками о стены, ходил Владислав по дому, искал кого-то или чего-то в полутьме, но не находил ни ответа, ни живой души. К вечеру заладилась непогода - как часто бывает в первые дни осени, хотя воздух был еще теплый. Влад уселся на веранде на заднем дворе, устремив лицо в сторону сада, а глаза к хмурым небесам. Все вокруг потемнело: на улице и дома, а в душе стояла такая же гнетущая ночь, смешанная с неутомимой болью. Он силился спросить у неба: за что, но вместо ответа полил сильный дождь, его капли барабанили по крыше, по ступеням веранды и маленькие брызги вместе с ветром попадали на лицо, слезами стекали по щекам. В памяти проплыли все пережитые события жизни: счастливое детство, каторжная молодость, проведенное в окопах и плену, а позже -не меньшая борьба с родными за собственный путь. Вспомнилась нежноокая Янина, что глухим эхом еще отзывалась в его сердце, вспомнилась Ирена, чьи амбиции не позволили ей остаться здесь в Лондоне, но письма которой он получал с завидной регулярностью. Отдельной линией перед внутренним взором прошли родные, самые любимые люди: дяди, тети, отец, мать. брат и сестра, и все они постепенно забывали о нем, словно и не было в их семье человека по имени Владислав, а ведь он решился на отчаянный побег из Польши лишь для того, чтобы прославить свой род, сделать себя и их счастливыми, доказать семье, что он тоже хороший и достоин понимания.

Дождь усиливался, подул холодный ветер и ветки каштанов закачались под его порывом. Сжавшись от холода, Влад, глотая слезы, отыскал на груди деревянный тельник, давным-давно надетый ему при крещении в армянском соборе архиепископом Теофилом Теодоровичем. Дрожащей рукой он положил распятие на ладонь, в памяти воссоздавая облик архиепископа, прошептал:

Ах, дядя, что же ты меня не забрал с собой, если от тебя одного я видел тот незримый свет, что освещает меня и поныне? Ты, наверное, видишь с небес, как трудно сталось мне, когда все родные враз покинули меня, даже собственная мать забыла о моем существовании. Неужто и ты оставил меня в этом водовороте жизни? За что? - Владислав посмотрел в надвигающуюся ночь, воскликнул в пустоту. - За что, ответь мне? За что?

Дождь резко усилился, несколько пожелтевших листьев оторвались от веток и принялись кружиться какое-то время над землей, а потом мягко легли на траву. Влад под душевной тревогой не ощущал холода, все тело его охватил жар. Продолжая плакать, он лег на пол веранды и прикрыл лицо руками, мысленно растворяясь с домашней тишиной.

Всю ночь он видел себя в каком-то старинном доме, в отчаянии искал выход, но не находил его. Тогда Владислав карабкался наверх по шероховатой поверхности стен, но падал вниз, до крови обдирая себе руки. Пробудился он яркого солнца и чириканья птиц. Небо очистилось от туч и теперь лучи весело переливались в дождевых капельках. Мир снова стал как прежде. Громко кашляя, Влад медленно приподнялся, чувствуя боль в голове и горле. Он не думал ни о чем, на то просто не хватило сил, а отправился прямиком в ванную комнату. Там, под душем, вдыхая аромат шампуня и душистого марокканского мыла, Влад пришел в себя, боли в голове и горле не было. Чистый, свежий, он решил побриться, но, приблизившись к зеркалу, опешил, взглянув на свое отражение: в волосах блестели нити седины, вокруг глаз, у рта наметились морщины. Сколько