Территория тюрьмы - Юрий Прокопьевич Алаев

– Спасибо, тетя Поля.

– Ах, не в благодарностях дело! Я хочу сказать, что сейчас пришло время, когда ты должен обрести самостоятельность, мыслить и вести себя как настоящий мужчина, заглядывая намного вперед.

– Я заглядываю. Через полгода-год меня заберут в армию…

– Вот! А Татьяна? Ты ее с собой собираешься взять?

– Поженимся, отслужу и заберу.

– Да куда, Боря, на какие хлеба?! Пойми меня правильно, мы со Всеволодом готовы для тебя и Тани пожертвовать всем, но много ли этого «всего»? И потом, если вы сейчас поженитесь, то за полгода-год такого, прости за прямоту, наворотите, что Татьяне не об институте надо будет думать, а о том, как пеленки успевать сушить.

– Тетя Поля!

– Что «тетя Поля»? Это, мальчик мой, проза жизни, а вы до сих пор питаетесь поэзией… а в шалашах давно уже нет рая. Пойми меня правильно.

– Я понял, тетя Поля. Разрешите мне только с Таней все обговорить.

– О господи! Конечно! Я ничего не запрещаю, я надеюсь даже, что ты, как мужчина, сам сумеешь ей объяснить, какова ситуация. Через неделю она вернется, ты знаешь – вступительные позади, – поговорите.

– Спасибо.

…Она вернулась раньше. Веселая, буквально переполненная радостью от того, что все так удачно сложилось, затянутая в маечку Гуччи и фирменные джинсики, она словно ящерка бегала по комнатам старого скрипучего финского дома, рассовывая по разным углам книги, шмотки, косметику, поминутно сталкивалась и чмокалась с охавшей от радостных хлопот матерью, звонко шлепала по животику отца, с благодушной улыбкой следившего за всей этой кутерьмой из любимого кресла-качалки… Борис наблюдал за ней издали и боялся подойти, будто разговор с тетей Полей и то, что Таня поступила-таки в свой столичный иняз, уже отрезали их друг от друга.

Она подошла сама, внезапно выключившись из суеты, в полумраке коридора положила ему руки на плечи и спросила тихо:

– Ну, в чем дело? Ты не хочешь меня поцеловать?

Он хотел.

Ночью, когда она прокралась к нему в комнату и содрала с себя джинсики с маечкой, зашвырнув их под диван, стало совсем как прежде – до отъезда и до разговора с ее матерью.

Потом на них напал жор. Борис сделал набег на кухню, приволок краюху хлеба, полкруга сулугуни, фляжку домашнего вина… но, только они принялись все это уписывать, в коридоре послышались тети-Полины шаги. Таньча, не раздумывая, сиганула, как была, в окно, он – в постель, и когда тетушка заглянула в комнату, было видно, что он спит сном праведника.

Что и говорить, трюк удался, но, когда они вдоволь посмеялись над своей прытью, Таня вдруг вздохнула и сказала:

– Ну почему ты не поехал поступать, Борьк, дурной ты все-таки! С химией у тебя нормально, с русским, литературой, – поступай куда хочешь, что значит «не тянет»? Как ни крути, а высшее образование кое-что значит.

…Она долго еще говорила, что, в принципе, все это, конечно, ерунда, что, когда он отслужит, она уже перейдет на четвертый курс, а в Москве очень нужны рабочие руки, так что он не пропадет, сможет устроиться, прописаться, а потом они смогут пожениться… что матушка, конечно, просто бзиканулась на идее принца для своего чада, – много всего говорила. Не дослушав, он принялся выгребать из-под дивана ее одежду. Пахло пылью, и было стыдно, что он голый.

Они продержались почти до конца его службы, но за месяц до дембеля вместо письма от нее пришло письмо от тети Поли. Она призывала разделить общую радость по поводу того, что Татьяна выходит замуж за своего преподавателя, «совсем еще молодого ученого и перспективного дипломата». Потом пришло письмо и от нее. Она объясняла что-то, говорила о незабываемом, просила простить и верить (во что?) и подписалась «твоя Мальвина». Это его оскорбило.

…Демобилизовавшись, Борис вернулся в свой райцентр, в их – когда-то их – финский дом, тетушка и дядя Сева встретили его как родного, но о Татьяне ни он с ними, ни они с ним не заговаривали. Табу.

Какое-то время он болтался без дела, подумывая об институте, но тут внезапно рухнул Советский Союз, и Борин однокашник, к тому времени уже лет пять как сколотивший кооператив, предложил товарищу вместе «делать бизнес». Бизнес казался смешным (они монтировали сантехнику в квартирах на субподряде в единственном в городе стройтресте, а домов сдавалось с гулькин нос), но после обвала страны выяснилось, что у каких-то мутных людей есть нехилые деньги, и эти люди принялись с бешеным азартом улучшать свои жилищные условия, переоборудуя квартиры и строя себе коттеджи. И Борис «поднялся», как принято говорить, – в районном масштабе, но все же.

Дальше жизнь пошла «как у людей» (его мама частенько повторяла это, – «у нас все не как у людей», «посмотри, как у людей»): работа, баньки и шашлыки по выходным, легкие, ни к чему не обязывающие связи… К своим двадцати семи Борис решил все же чуть остепениться и после непродолжительного сожительства сделал предложение Нине, бухгалтеру их теперь уже ООО, – коренастой смазливой марийке. Возник вопрос, где молодым вить гнездо, друг и партнер предложил купить с приличной скидкой «двушку» в новом доме с видом на запруженную городскую речку («с видом на водное зеркало», – поправил Бориса горисполкомовский архитектор Миша), Борис купил, но тут его что-то переклинило, и он уговорил переселиться в «двушку» тетку с дядей, а жену привел в их финский дом.

Нина оказалась деятельной и принялась переделывать дом под себя. Борис стерпел, когда она решила обшить дом сайдингом и поменять сантехнику, но когда жена указала, что надо постелить паркет вместо крашенного коричневым блестящего дощатого пола и сделать перепланировку, взбунтовался и после часа ругачки просто выгнал супругу. Со дня свадьбы прошло ровно полгода.

Эта скоротечная женитьба имела два последствия. Во-первых, Нина уволилась, что внесло на некоторое время хаос в финансы их ООО и заметно испортило отношение к Борису товарищей, а во-вторых, жена успела за полгода пристрастить мужа к ежедневным возлияниям, и привычка выпивать «в однеху» привела к тому, что в свои тридцать он превратился в обрюзгшего – только нос остался острым – и довольно неряшливо одетого господина неопределенного возраста. Тетю Полю, продолжавшую присматривать за племянником, эти перемены огорчали, и как-то она даже завела разговор о том, что они могли бы снова жить в доме вместе, а квартиру сдавать, но получила мрачный отпор и отступилась, ограничившись приборками раз в неделю и готовкой ужинов (тоже на неделю вперед). Борис,