Территория тюрьмы - Юрий Прокопьевич Алаев

одна из тех соблазнительных, которые излечивают страдающих уже одним своим видом. Или она…» Олег Николаевич внятно представил, как она просыпается от этих своих вибраций – в пеньюаре, да, в воздушном полупрозрачном пеньюаре! – откидывает полог (какой полог, почему? – не важно), встает, томно потягивается всем своим гибким молодым телом… Нет, не в пеньюаре, не девятнадцатый же век, – в белой шелковой пижаме! Она идет в ванную, становится под горячие струи душа…

Олег Николаевич заснул с этими грезами так сладко, что не услышал будильника и встал уже в десятом часу.

Спешить ему, впрочем, было некуда: симпозиум по проблемам сохранения региональных языков, на который его сподобился отправить родной универ, завершился накануне, и сегодня в ночь предстоял вылет домой, в Москву. Так что в запасе был целый день – на то, чтобы купить сувениры и побродить по местам, полюбившимся ему с первой – давней уже, тому десять лет, – поездки в Париж.

Так он планировал, попивая кофе в брассери и рассеянно скользя взглядом по его фасаду. Вдруг внимание Олега Николаевича сфокусировалось: кто-то как будто махал ему с балкончика, примыкавшего к его номеру. Олег Николаевич взял смартфон, навел, укрупнил кадр… Куст. Около метра высотой, коричневый ствол, как кривая бутылка, узкие длинные струящиеся пряди листьев… Они как раз и махали, и кивали под ветром. «Вот оно что», – подумал Олег Николаевич, вспомнив ночную побудку, но недодумал что и машинально сделал снимок.

На экране растение выглядело даже лучше, чем въяве, – ярче и… человечнее. Прямой пробор, волна волос до плеч – как Инка носила. «Господи, – вздохнул Олег Николаевич, – надо же, как бывшая вспомнилась». И помрачнел: и ночные грезы, и эта реминисценция были, конечно, не случайны.

За полгода с того ноябрьского стылого дня, когда она молча собрала вещи и ушла, у Олега Николаевича не было никого, и он прекрасно понимал природу взбудораживших его ночных вибраций и понимал, что собирается побродить не по своим любимым местам Парижа, а по их, приглянувшимся тогда, когда они приехали сюда отметить годовщину свадьбы.

Тут он почувствовал, что на него посматривает пара за соседним столиком, и понял, что сидит и мычит. Олег Николаевич виновато улыбнулся, те улыбнулись в ответ, отворачиваясь. Он посмотрел на себя их глазами (он часто так делал, пытаясь понять, каким его видят окружающие): худощавый мужчина средних лет, при кашне, в твидовом пиджаке, модная оправа очков… «Интересно, – подумал, – они меня принимают за своего или по-прежнему русских видно за версту? Пожалуй что, видно, как раз вот из-за попытки мимикрии». Рассчитавшись, он пошел на свой прощальный променад.

…Ночью его опять разбудили вибрации смартфона и опять в третьем часу. Самолет рулил к терминалу в Шереметьево, все подоставали свои гаджеты, и какой-то зазудел как будто под ухом. Олег Николаевич покосился на даму в соседнем кресле, та мельком глянула на него и принялась выпрастываться из кресла, а высвободившись смачно, с хрустом и шорохом покровов, потянулась всем своим обильным телом. «Боже, за что?!» – простонал про себя Олег Николаевич и закрыл глаза. Он дома. Он дома. Всё в порядке.

Утром, сверившись с планом лекций, Олег Николаевич загрузил в «Гугле» поиск по картинкам. Искомое нарисовалось тут же, в самых разных видах. Ага, это, значит, Бокарнея, пальма, вот как. «Имя красивое, – подумал Олег Николаевич, – его вполне могла бы носить какая-нибудь знойная мексиканка. Или даже парижанка, не все же они там француженки». Он добавил в поиск «купить в Москве», посыпались адреса, и через пару часов Олег Николаевич уже стоял перед шеренгой бокарней в салоне цветочного магазина, выбирая. Бокарнеи смотрели на него, одна другой краше: на тонких ножках и слоновьих, с ярко выраженными прическами «пони», струящиеся и взъерошенные…

– Вы себе или в подарок? – приветливо поинтересовалась стриженная почти под ноль продавщица.

– Себе. В подарок, – уточнил Олег Николаевич.

Одна из бокарней мотнула шевелюрой.

– Стеша, прикрой окно, сквозит, – крикнула вглубь зала стриженая. И, с улыбкой повернувшись к Олегу Николаевичу, показала глазами на ту, мотнувшую: – По-моему, вот эта вам по вкусу, берете?

«Согласны ли вы взять…» – эхом пронеслось в голове Олега Николаевича… Он глянул еще раз (Бокарнея стояла смирно) и проговорил на автомате:

– Да, заверните.

– Ну, пеленать я вам ее не буду, – рассмеялась продавщица, – а вот пакет могу предложить. Четырнадцать рублей.

– Да нет, спасибо, тут машина у меня, – отказался Олег Николаевич.

Так, на руках, он и внес ее в салон уберовского такси, пристроил у окна, сел рядом. Водитель с профессиональным пониманием посмотрел на него через плечо, кивнул и плавно тронул с места.

Они ехали долго – под шелест шин, бормотание радио, резкие внезапные гудки, – Бокарнея, прильнувшая головкой к окну, и погрузившийся в себя Олег Николаевич.

…С Инкой у них случилась донельзя банальная история: молодая аспирантка-русистка, молодой, подающий надежды кандидат наук, совместные бдения над мутными многосмысленными текстами… «Велесова книга», фигли-мигли – Мендельсон!

«Трешку» на тихой улице имени очередного военачальника, овеянного славой / завалившего трупами, им оставили родители Олега, – отец сам был из тех, хватило на домик в Подмосковье, а уж обустройство под Инкины вкусы потребовало, конечно, и репетиторств, и двойной лекционной нагрузки, и пары диссертаций для дядей с мошной – естественно, о гражданственности и патриотизме русской литературы. Но обустроились, даже жирок накопили, зажили.

И десять лет коту под хвост. Ни карьеры, ни детей, ни жены.

А остались зимний сад – в комнате, которую они планировали как детскую, – и гулкая пустота. Да и сад давно бы захирел, не присматривай за ним соседка, раз в неделю прибиравшаяся в квартире и готовившая хозяину супчики и котлетки. Теперь вот обновится – бокарнеей.

Вспомнив о соседке, Олег Николаевич поморщился: дурковатая баба, если за месяц ничего не разобьет – удача. Но чистюля, не отнять, и кухарка неплохая. Нина, да. Иногда он путался и называл ее Инной, ловил строгий взгляд и спешно поправлял себя. Она, похоже, думала, что это он со смыслом оговаривается, только смысла не было. Женщины в этой ширококостной, его примерно возраста, чувашке Олег Николаевич не видел.

Повздыхав, он присмотрел в саду место для бокарнеи – тумбочку у окна рядом с его креслом. Поставил, сел. Вышло ладно: шевелюра Бокарнеи оказалась вровень с его головой. «Ну вот и хорошо, – решил, – будем беседовать вечерами».

Он это подумал просто так, но вскоре оказалось, что всё не просто так. На третий день по приезде, ночью, когда Олег Николаевич, допив ежевечерние сто пятьдесят граммов виски, собрался в постель, Бокарнея подала ему знак.

Сначала он