21 история о том, что умерли не все - Анна Сергеевна Чухлебова

***

Катя рисует портреты. Всякая пошлость, но заказов много, и Катя не жалуется. Месяц прожила бок о бок с замгубернатора, осанисто несущим ордена и аксельбанты на фоне пышных облаков.

— У тебя Екатерининский орден рядом с Ленинским висит, — бросал через плечо Коля по пути на кухню.

— Господа так заказать изволили-с.

— Меня б нарисовала лучше. Вот как есть хорош. Только часы наручные швейцарские хочу, достала китайщина эта.

Катя мешает белый с черным, и за спиной замгубернатора начинается гроза.

***

Крутится у зеркала, тянет носок вперёд, довольно прицокивает языком — чулки великолепны. Стройные ноги с вертикалью чёрной полосы — те самые прямые, чья встреча невозможна. Открывает шкаф, нетерпеливо листает плечики, выуживает платье. Раздевает вешалку, надевает на себя, неловко шерудит по спине — бегунок замка убегает, не даётся неловким пальцам. Вздыхает, замедляется, оп — предатель бегунок пойман и исправно выполняет свои обязанности. Разворот на носках, шаг на кровать, вытянутые руки вверх — обувная коробка летит в объятья прямиком со шкафа. Одно движение, и лодочки на месте. Узкая полоска зеркала выхватывает глаза — серые, туманные, косые от слежки за кисточкой туши. Зеркало отдаляется, и взгляд упирается в поросший чёрной щетиной подбородок. Зеркало падает на пол и дает паутину трещин по центру.

Андрей вышагивает на каблуках в поисках веника. Вот же, под раковиной, Катя опять переложила. Андрей наклоняется вдвое и сметает осколки в пластиковую пасть совка. Металлическое копошение в замке, шаг через порог, в дверном проеме появляется Катя.

— Наконец это платье хоть кто-то носит.

Андрей прикрывает щетину веером. Гостиная, которую Катя использует как мастерскую, теперь всё больше напоминает гримерную. При переезде Андрей взял самое необходимое — пять боа из розовых перьев, павлиний хвост в резной вазе, а что лежит в коробке, обтянутой красным атласом, Кате лучше не знать.

***

После поцелуев лицо Кати похоже на поле битвы — рот, как воронка исполинской бомбы в окружении кровавых, расходящихся концентрическими кругами, сгустков.

— На ужин у нас помада, — выдыхает Андрей, поправляя бретельку на плече.

Месяц назад, в белом поло и джинсах, он глядел на новый дядюшкин портрет, хвалил цветопередачу и морщился от аксельбантов, а потом спросил телефон художницы.

— Хоть графа из тебя сделает, хоть генсека, — похохатывал замгубернатора, диктуя номер.

— Хоть графиню, хоть графин, — ответил Андрей, на ходу переодевая щекотную правду в шутку.

Встречу назначили заранее, тем более удивителен вид Кати — заспанные веки, лежалая пижама, на одной ниточке висящий, обветшалый помпон на носке домашней тапки. За спиной Кати такая же неустроенная, наспех прибранная, бестолковая жизнь.

— Обычно по фото заказывают. Халтура, конечно, но сидеть на месте у людей времени нет.

— Я в ванной переоденусь, где здесь?

Строгие складки юбки чуть выше колена, гольфы, круглоносые туфли с ремешком вокруг тощей лодыжки. Отложной, сверкающий смирением воротничок. Катя молча таращится на Андрея.

— А фоном Нойбергский монастырь нарисуешь, можно? — тычет в нос смартфоном со страничкой Википедии.

Да можно, конечно. Тебе можно всё.

***

Коля приезжает забрать вещи: полное собрание сочинений того и неполное собрание сочинений этого, коллекция пивных бутылок на пыльной полке — не хлам, а крафт, тридцать три рубашки с пожелтевшими манжетами, несколько книжек самиздата, на корешках — отец, лучший друг, Колин психотерапевт.

— Ну и графомания, кто так вообще пишет, — каждый раз говорит Коля Кате, но авторов благодарит и желает творческих успехов.

На книжке отца — фото лет на пятнадцать моложе, большой город вместо райцентра, узкие джинсы, очки, плотоядные губы. Все начинается так: «Сексуально озабоченный молодой человек выхватывает взглядом тоненькую девичью фигурку». Книжка друга — чёрный томик с серебристым тиснением, гроб для сигаретных огней и разочарования. Проза, ставшая в позу. В книжке психотерапевта — очень плохие стихи, змеевидная роза на обложке обвивает револьвер, лежащий как снулая рыба. Захватив двумя пальцами корешок, Коля откладывает книгу в сторону:

— Можешь оставить, дарю.

Стихи самого Коли были дивными, но давно и безнадежно брошенными.

— Ну ни хрена себе, это для кого ты так выряжаться стала? — В руках Коли сверкает лаком непристойно-малиновая туфля.

Сорок третий против Катиного тридцать шестого. Впрочем, боа на вешалке Коля тоже не замечает.

***

Катя рисует Андрея третий месяц. Первое время он появлялся в шесть утра, сообщал, что ещё не ложился, заходил в ванную, собирал волосы в хвост, натягивал костюмчик для воскресной школы, садился, сложив руки на коленях. Высидев час неподвижно, ронял голову на белый воротничок, дёргался, опять пытался не двигаться, минуту спустя снова безвольно повисал головой.

— Хочешь приляг, поспи.

На узкой софе ноги некуда деть, разве что свернуться калачиком. Веки смежаются тут же, приходят сны. С открытой балконной двери тянет майской прохладой, выше гольфов бегут колючие мурашки. Катя укрывает Андрея покрывалом. Пока назойливый солнечный луч не расплавит лицо нестерпимым теплом и светом, он спит.

— Неудобно как-то получилось, — говорит Андрей, открывая слипшиеся от туши ресницы.

Катя не может спать. Дни за работой — какой-то директор в горностаевой мантии, на фоне долина с дымящей трубой завода. Ночи в смартфоне — вдруг напишет, чего там, когда. Опускает веки и чудится, как трёт на тёрке глазные яблоки. Потом забытье, безотрадно-короткое. В половину пятого сна нет как нет, орут бесстыжие птицы, трещит голова. Спустя пару недель солнечный луч не может добраться до Андрея и сверлит, разочарованный, затылок и голую спину Кати, сидящей на нем.

***

Коля знает, дело в новом любовнике Кати, ведь таких, как Коля, просто не бросают. Ещё в январе её видели с каким-то прохвостом, но Коля не верил в такую подлость. Да в конце концов, он же не ревнивый. Вот иллюстраторша из Москвы присылает видео с лекции именитого философа. Гундеж бородача сопровождает приглашение: «Отмотай на пятнадцатую минуту, там я в зале». Коля послушно перематывает — и правда, сидит, подточенная молью лисица. Зовёт Катю, показывает — ну а что, честность превыше всего.

— Девица попроще прислала бы себя топлес.

Катя смеётся, невольно сжимая кулаки.

— Правда, что ли? — переспрашивает Коля с блеском в глазах.

Докторша из Норильска рекомендует глазные капли, школьница из Ханты-Мансийска играет для Коли на скрипке, бездельнице из Новосибирска он рассказывает сны. Коле снится, что он рыцарь, конь его верен, а вера в Иисуса крепка. Коле снится, как он пьёт водку в эмигрантском кафе и бранит красных. Коле снится, что текучая, клубящаяся тьма поглотила его без остатка, а затем вспыхнула и превратила в камень. Он вскрикивает во сне, и Катя долго гладит его голову, приговаривая:

— Спи, мой хороший.

***

Лето в семь вечера ещё безоблачно и голубо. После долгого дня неотложных, ничего не значащих дел Катя снова в квартире. Коля отменяет уже третий визит в загс, страшно занят, да и пошлину платить некогда как-то, то одно, то другое. Кто-то из подружек советует Кате подавать исковое в мировой, Кате неловко, но выхода нет. Теперь дело сделано, и Катя открывает входную дверь с легким танцем — в этом вальсе ведет она.

Катя встречает пустоту. Следы возни, обувные коробки потрошками наружу, шифоньер опустел, цирк уехал. На полу у софы голубая сережка-кисточка шепчет: «Пока, Андрей». Катя ложится на пол и глядит в потолок, двигаться невозможно, потому что воздуха больше нет, тут цемент. Тонкая ножка мольберта зовет взглянуть выше, и Катя узнает, что Нойбергский монастырь растворился в небытие так же, как и герой картины.

— Удрал с неоконченной, — сокрушается Катя под нос.

Пыльные зайчики в углах мастерской вторят Кате, на небо спускаются сумерки, цемент застывает и расходится кракелюром трещин. Катя лежит на полу и ревёт.

***

Неделю спустя Катя решает убраться. Завязывает волосы в пучок, мучительно долго елозит тряпкой по горизонталям, сбивает крошку-паучка в укромном уголке. Хаос никак не преобразуется в космос. То тут, то там попадаются Колины вещи — виниловые пластинки в ожидании так и не купленного проигрывателя, перламутровая