21 история о том, что умерли не все - Анна Сергеевна Чухлебова

— Знакомьтесь, Жоржетта, — движением тореодора Денис срывает простыню с тщедушного белого тельца.

Тут наступает время щекотных описаний, таких, чтоб душа извелась от стыда и желания. Но мне как-то плевать на весь этот мертвый мрамор, золотистые волоски на лобке, призрачную припухлость в уголке рта. Пусть ерунду эту пишет Денис. Но он, по счастью, не пишет, а только стоит на коленях, целует белую кисть Жоржеттиной руки, смахивает редкие, благодарные слезы.

— Пойдем отсюда все-таки, а, — слабо шепчет Алиса мне в плечо.

А чай Денис пьёт крепкий, чёрный, с солнечной долькой лимона. Впрочем, дверь в каморку приключений закрывается снаружи, ножное запястье вспоминает, что оно всего лишь лодыжка. В такси Алиса на меня даже не смотрит. От Жоржетты и то теплее было бы. Едем на мой адрес, свой не дает, хотя дом я понял ещё по старой фотографии рассвета. Хлопает дверцей и растворяется в темноте — исчезают голова, плечи, ноги, только белая юбка маячит ночным мотыльком. Я могу ей писать и пишу, но сообщения она не читает. Я могу караулить её под подъездом, выпучив глаза. Увидеть, как она выходит под ручку со старой лесбиянкой, ребёнком, отцом, без разницы, кто там у неё есть. Я могу изваляться в муках любви как собака в дерьме. Так, чтобы небеса прикрыли глаза ладонью, но от миниатюры, успевшей отпечататься в мозгу, было не деться. Теперь уж понятно, что история кончена. Вступает катарсис, оргазм, равный смерти. Я готов.

Дом, где я рос, гнилая высотка, муравейник на пять сотен душ с бесконечной лестничной клеткой. Ныряю вслед за кем-то в подъезд. Этажей семнадцать, пролетов лестницы тридцать четыре — по одному на каждый год моей жизни. Первые два — молочная пенка перед глазами и ни одного сюжета. Дальше неясная чехарда, яркие кружки пластиковой пирамидки, саднящие коленные чашечки. Чуть выше — прописи, в детстве жизнь у всех одна, как под копирку. Этажу к пятому становится интереснее — мне машет хвостом мой первый в жизни рассказ про собачку и вот я лечу кубарем сквозь все миры, которые выдумал в те годы. На восьмом этаже меня вытряхивает в реальность первый сексуальный опыт, неловкость и кудри, разбросанные по подушке. Смутное эхо Алисы — ключицы у них топорщатся как-то похоже, или лисье что-то во взгляде — не пойму. С десятого по тринадцатый мрак без единого луча, не понимаю, как так вышло, но ничего другого не вижу. Последние этажи залиты солнечным светом, белые стены вокруг сочатся сиянием. Земля становится всё дальше, дом Алины размером с мой ноготь, за ним балка, за балкой морг, дальше морга старое кладбище. По стенам идет темная рябь, хмурится, сплетается в текст. Становится тесно и душно, я пытаюсь вдохнуть и чувствую вместо воздуха муть с битым стеклом пополам. Слова, когда-либо написанные мной, гудят под кожей, бегут по венам, продирают их изнутри. Напряжением воли, последним, искусным, я открываю окно, просовываю голову и плечи, вдыхаю в последний раз. Упруго отталкиваюсь ступнями от пола и лечу кубарем вниз. Полоска свежего воздуха, мельтешение, красный жар. Всё.

После смерти писатели попадают в текст. Освободившись от суеты действия, я выхожу за скобки повествования, наслаждаясь бестелесностью. Скучные похороны свои я пропущу, на неоконченные дела как-то плевать. Немного жалко девочку с бантиком на затылке, которой я свалился ровно под ноги. Лизала мороженое, должно быть, забрызгал собой, такая неловкость. Говорят, она вышла в то же окно десять лет спустя. Ну и дурочка, жизнь прекрасна.

С Алисой мы так никогда и не встретились. Баюкает угнанных коровушек и ненавидит красных, а про меня и знать забыла. Спасибо, милая, тебя хорошо было выдумать.

Три истории о бездомных

Наука убивать

А ведь хорошо стрелять в человека. Уместиться за камнем, высунуть дуло, целиться. Обернуться на раскуроченный труп товарища — вот те крест, мясной друг, отомщу гадам. А он глядит последним глазом с половинки головы и знает, я убью их всех. Брат мой потерянный, до встречи в Вальгалле. Ночью я ловлю часового у сортира и вспарываю глотку, он благодарно хрипит — никчемная жизнь кончена, впереди свет. Тяжёлое тело расслабляется, я кладу его на землю, липкий от крови и пота, запыхавшийся. Дальше резкая боль и тишина — ничего больше нет, но всё не зря. Это жизнь, это смерть! И зачем мать отмазала меня. Минус шесть, плоскостопие, недовес — спустя десять лет плюс гастрит и боль в пояснице, лишь бы не грыжа.

Возвращаюсь в офис. Подрядчик увез товар в Самару вместо Саратова, а весь срам выгребать пришлось мне. Скучное, как учебник, совещание. Ну здравствуйте, эрекция. Закинул ногу на ногу под стеклянным столом, бумаг навалил, брови нахмурил — а что, даже солидно. Силами трех отделов решили, что дважды два — четыре, и ощутив себя высокоэффективной командой профессионалов, разошлись.

Бабы из кабинета ускакали на конференцию по продажам. Меня оставили на хозяйстве. И не собираюсь пахать за всех. Завариваю чай, поглядываю в окно, открываю любимый порно сайт. С шумом и грохотом врывается директриса, дородная тетка лет шестидесяти. Глядит на расстегнутые штаны, ухает, пучит глаза. Бешено вылетает. Остаток дня чувствую, вот-вот грянет, но тишина. В одиннадцать ночи сообщение: «Пиши по собственному. Две недели можешь не отрабатывать».

Пришел по привычке к началу рабочего дня, под смешки подписал бумаги, лицо делал бесстрастное, дескать, плевать мне на вас и контору вашу отсталую. Мерзко всё равно, конечно. Решат ещё куры эти, что у меня с женщинами проблема. А всё прекрасно, это у женщин со мной плохо. Ладно, вышел из офиса и забыл. У старого парка зелёный тент, парочка БТР, басы из колонок. Наняться бы на службу по контракту. Убьёшь кого-нибудь, и сразу спина прямее, голова чище, простая, точная, холодная ярость. А потом и дверь ногой в офис вышибить можно — продайте мне окна, немецкие, с тройными стеклопакетами. Пятнадцать штук, мне в дом новый. Вот бы запели все, даже директриса. Но не возьмут меня воевать, талант по глазам не разглядишь.

Неделя прошла что надо, отоспался, отъелся. Потом полез на сайт с вакансиями, резюме обновил, приписал стрессоустойчивость. О причинах увольнения скажу, мол, профессиональное развитие остановилось. Никаких вызовов, рутина одна. Я мужчина, без испытаний не могу. Позвали одни, вторые, третьи. Везде ерунда сплошная, то на процент голый работай, то ехать три часа по пробкам, то обещают перезвонить, а сами в небытие. Месяц спустя мать уши проела — «так и будешь без работы сидеть, лоб здоровый?».

Потом нашла мне дело. Пару лет назад умерла бабушка, продавать дом решили сейчас. А я и не против поехать, здесь хорошо, леса. Сколько помню, бабушка жила одна. Газа нет, но проходит трасса, по прикидкам мамы, тысяч триста можно выручить. В первую ночь не спал, скрипели ставни, всё казалось, бабка по дому ходит. Отрубился днём, потом опять сквозняк, холодина, неясное движение. Потом привык, но всё равно страшно. Интернет ловил только на пригорке, первое время каждый час бегал, свои объявления о продаже проверял. Прям на ветру читал, а сосед покрикивал с лавки:

— И кому дом твой, кособокий, нужен? Дурить народ только.

Дед построил дом, когда родился мой отец, тогда же посадил ёлку рядом. Ель оплела корнями участок, стены дома поехали, в паре мест расползлись глубокие трещины. Рубить ёлку дед не давал, потом и бабушка не стала трогать — память. В детстве казалось, ель такая высокая, что не видно макушку. Сейчас видно, но все равно, огромная. Из нее бы мачту выстругать и в кругосветное плавание, а она стоит тут, мешается.

С соседкой бабой Марусей я даже подружился. Жалела меня, подкармливала. А я ей воду из колодца носил. Как-то приехали к ней внучка с мужем из города. Баба Маруся позвала меня помочь:

— Свинью для внуков надумала резать, свежанины хоть