Рабыня Изаура - Бернарду Жуакин да Силва Гимарайнш

Бедный человек трудом и бережливостью, экономя на всем и присовокупив все свои сбережения, собрал к концу года лишь половину необходимых денег. Он был вынужден воспользоваться великодушием своего нового хозяина, который, узнав о благородной цели управляющего, о притеснениях и вымогательстве, жертвой которых тот стал, не раздумывая, выдал ему необходимую сумму в долг, в счет будущего жалованья.

Леонсио, как и его отец, полагал, что Мигел не сумеет собрать за год такую значительную сумму, и потому был изумлен и в высшей степени раздосадован, когда тот предъявил ему деньги.

– Десять тысяч, – сказал Леонсио, наконец пересчитав деньги. – Именно та сумма, которую назначил мой отец. Как же глуп и скуп мой родитель! – раздраженно прошептал он. – Я бы и за сто тысяч ее не отдал! Сеньор Мигел, – громко продолжал он, возвращая ему бумажник. – Уберите пока свои деньги. Изаура еще не принадлежит мне, только мой отец может распоряжаться ею. Он сейчас в столице, а я не получал от него никаких распоряжений на этот счет. Поэтому вам придется обратиться к нему самому.

– Но вы, сеньор, его сын и единственный наследник и, кажется, сами могли бы…

– Минуточку, сеньор Мигел! Мой отец, к счастью, еще жив, следовательно, я пока не могу распоряжаться его имуществом в качестве наследника.

– Сеньор, по крайней мере не откажите в любезности принять эти деньги и переслать их вашему отцу, прося его от моего имени исполнить свое обещание – дать свободу Изауре за эту сумму.

– Ты еще раздумываешь, Леонсио? – нетерпеливо воскликнула Малвина, возмущенная поведением мужа. – Пиши, пиши как можно скорее своему отцу. Ты обесчестишь себя, уклонившись от участия в освобождении этой девушки.

Леонсио, подавленный властным взглядом жены и безвыходностью своего положения, не мог более упорствовать. Бледный, мрачный и расстроенный, он уселся за стол, на котором были бумага и чернила, и, взяв перо, задумался о той, о которой собирался писать. Малвина и Энрике, отойдя к окну, тихо переговаривались. Мигел замер в противоположном углу гостиной, терпеливо ожидая.

В это время Изаура, заметившая из сада, где она пряталась, приезд отца, незаметно проскользнула в гостиную и подошла к нему. Отец и дочь заговорили вполголоса:

– Отец! Что вас привело сюда? По-моему, у вас хорошее настроение.

– Тише! – прошептал Мигел, поднимая палец к губам и показывая на Леонсио. – Речь идет о твоей свободе.

– Правда, отец? Разве это возможно? Но как?..

– Как? За золото. Я заплатил за тебя, дочка, и скоро ты будешь свободна.

– Ах, дорогой папа! Как вы добры ко мне! Если бы вы только знали, сколько раз мне сегодня предлагали свободу. Но какой ценой, бог мой! Я даже не смею вам сказать. Но я чувствовала, – продолжала она, целуя в порыве нежности руки Мигела, – я всегда чувствовала, что получу свободу из рук того, кто даровал мне жизнь.

– Да, дорогая Изаура! – сказал отец, прижимая ее к сердцу. – Небо покровительствует нам, и скоро ты будешь свободна, навсегда свободна!

– А он согласится? – спросила Изаура, указывая на Леонсио.

– Дело не в нем, а в его отце, которому он сейчас пишет.

– Тогда мы можем надеяться. Если бы моя судьба зависела только от этого человека, я навсегда осталась бы рабыней.

«Проклятие! – выругался Леонсио про себя, вставая и в ярости ударяя кулаком по столу. – Не представляю себе, как повернуть это дело так, чтобы не выполнять опрометчивого обещания моего отца!»

– Уже написал, Леонсио? – спросила Малвина, повернувшись к нему.

Прежде чем Леонсио успел ответить на этот вопрос, в гостиную стремительно вошел лакей и вручил ему конверт с траурной каймой.

– Траурное! Боже мой! Что это может быть? – вздрогнув, воскликнул побледневший Леонсио, вскрывая письмо. Быстро пробежав его глазами, он упал на стул, всхлипывая и закрывая лицо платком.

– Леонсио! Леонсио! Что случилось?! – воскликнула бледная от испуга Малвина.

Взяв письмо, брошенное Леонсио на стол, она начала читать срывающимся голосом: «Леонсио, я вынужден сообщить тебе прискорбное известие, к которому сердце твое не готово. Это удар, который неизбежно стережет нас всех и который ты должен принять со смирением. Твоего отца больше нет. Он скончался позавчера, внезапно, от кровоизлияния в мозг».

Малвина не смогла больше продолжать и, позабыв в эту минуту все обиды и все, что произошло в этот злосчастный день, бросилась к своему мужу и крепко обняла его. Слезы их помирили.

– Ах! Папа, папа!.. Все кончено! – воскликнула Изаура, уронив свою прелестную головку на грудь Мигела. – Теперь у нас нет надежды!

– Кто знает, дочка! – серьезно ответил отец. – Не будем падать духом. На все воля Божия…

Глава 7

На фазенде Леонсио имелся большой, грубо сколоченный сарай с голыми стенами и земляным полом, предназначенный для рабынь, которые пряли шерсть и ткали холсты.

Обстановку этого помещения составляли трехногие табуретки, лавки, прялки, моталки и большой ткацкий станок, расположенный в углу.

Вдоль стены, напротив широких окон, украшенных балясинами и выходивших в просторный внутренний двор, в ряд сидели пряхи. Было их около тридцати: негритянки, креолки, мулатки, с маленькими ребятишками, которые ползали возле них по земле. Одни пряхи разговаривали, другие напевали, чтобы скоротать долгие часы своего трудового дня. Там можно было увидеть женщин любого возраста и цвета кожи: от старой африканки, хмурой и тощей, до пухлой веселой креолки, от черной как смоль негритянки до почти белой мулатки.

Среди женщин-прях выделялась одна молоденькая девушка, самая изящная и красивая, какую только можно себе вообразить в подобном месте. У нее было стройное и гибкое тело, нежное личико с несколько полными, но четко обрисованными губами – чувственными, влажными и алыми, как чудоцвет, только что распустившийся погожим апрельским днем. Черные глаза ее были не слишком большими, но искрились живостью и озорством. Черные же вьющиеся волосы могли бы стать украшением любой европейской аристократки.

Однако она носила их на мужской манер, короткими и очень сильно завитыми. Это нисколько ее не портило, наоборот, придавало ее насмешливому и жеманному личику неожиданное очарование. Если бы не маленькие золотые сережки, дрожавшие в миниатюрных и аккуратных мочках ушей, и волнующие груди, которые, как два шаловливых козленка, подпрыгивали под прозрачной рубашкой, вы могли бы принять ее за плутоватого и дерзкого подростка. Вскоре мы узнаем, каким исчадием ада было это создание, носившее красивое имя Роза.

Тот, кто захотел бы внимательно прислушаться, среди однообразного шелеста вращавшихся колес и заунывного пения, размеренного гула безостановочно работающего ткацкого станка и визга детей услышал бы следующий разговор. Несколько прях, среди которых была и Роза, робко, вполголоса толковали между собой.

– Подруги, –